— Какие двести сорок? — возмутилась Тамара. — Третий день гололед жуткий, ты что, телевизор не смотришь? Езжай поездом.
— Не хочу поездом, — капризным голосом сказал он. — Поездом долго. И все равно на поезд я не успею. У меня еще две встречи на вечер назначены. Пока! До завтра.
В пять часов утра Тамара проснулась в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем и дрожащими руками. Ей что-то снилось… Что-то страшное — ночь, дорога, гололед, машина не слушается, а навстречу — чужие фары, прямо в лоб, и некуда свернуть! И — удар, взрыв, ужас и боль, а потом — ничего. Смерть. Он погиб. Кто погиб? Евгений. Это он сидел за рулем разбившейся машины.
Нельзя быть такой суеверной, уговаривала себя Тамара, непослушными пальцами лихорадочно набирая номер телефона. Нельзя, нельзя так, это только сон! С какой стати Евгению ехать куда-то ночью на машине, да еще по гололеду?! Уже десять гудков прошло!
— Слушаю, — сказал ей в ухо немножко сонный и немножко хриплый голос. Голос Юрия Семеновича.
Выходит, она его номер набрала? Как это получилось-то? Она была уверена, что звонит на мобильник Евгения. Тамара растерянно промолчала, соображая, что бы сказать, но сказать ничего не успела — в трубке раздался треск, приглушенное чертыханье, и связь оборвалась. Наверное, трубку уронил. Перезвонить, что ли? Ага, и рассказать, какой страшный сон ей приснился… Детский сад.
Тамара встала, потихоньку выползла на кухню, попила воды, закурила сигарету… Сердце постепенно приходило в норму, руки перестали дрожать, ночной кошмар уходил, оставлял только след тошнотворной слабости и безотчетной тревоги. Ничего, сейчас и это пройдет. Надо еще поспать немножко, рано еще, только пять минут шестого.
Она опять легла, прислушалась к себе: нет, никакого страха… И спокойно уснула, и проспала почти до девяти, — а что, имеет право, воскресенье все-таки. И проснулась веселая и энергичная, готовая к трудовым подвигам, — воскресенье воскресеньем, а работы все равно прорва. И к Анне хочется съездить, посмотреть на толстую и красивую Женьку, которая с каждым днем становилась все толще и красивее. Да, и Юрий Семенович сегодня должен приехать! Что-то не звонит долго, спит после дороги, что ли?
Он так и не позвонил. В двенадцатом часу позвонила Юлия Павловна из «Стройинвеста», Тамара забыла, кем она там работает.
— Тамара, вы только не волнуйтесь, — сказала Юлия Павловна с фальшивым спокойствием. — Михаил Яковлевич решил, что вы первой должны узнать. Юрий Семенович погиб.
— Как это — погиб?! — не поверила Тамара. — С чего вы взяли? И кто такой Михаил Яковлевич?
— Он юрист Юрия Семеновича, он всеми делами его занимался. Михаилу Яковлевичу утром сообщили, он мне позвонил, а я — вам. Михаил Яковлевич считает, что вам необходимо сообщить…
— Как Юрий Семенович погиб? — тускло спросила Тамара. — Когда?
— Сегодня, под утро уже. Он из Москвы на машине ехал. Ну и… вот. Сразу разбился, насмерть. Говорят, не мучился.
Не мучился, заторможенно думала Тамара, бесцельно слоняясь по квартире. Откуда вы знаете, что не мучился? Слепящий свет встречных огней, и удар, и ужас, и ожидание конца… Пусть даже на секунду, на долю секунды, но разве это можно назвать «не мучился»?
Юрия Семеновича хоронили во вторник. Погода была пакостная, самая пакостная из всех, какие только могут быть в декабре в средней полосе России. И мороза особого не было, а острый нудный ветерок метался над самой землей в разные стороны, носил над могилами жиденькую пелену мелкого сухого снега, бил этой пеленой то по ногам, то по глазам. Все вокруг было серое — и памятники, и оградки, и небо над ними, и вся толпа была серая, только несколько человек — в черном. Тамара подняла руку и уставилась на рукав шубы — она в черном. Ну да, у нее же только черная шуба. А вот почти у всех баб из «Стройинвеста» — серые шубы и дубленки, и «Твой дом» весь в сером, а у Оли и вовсе голубая — точно того же оттенка, что складки у Сузи, — но Оля укрыла свою голубую норку огромным черным палантином. Даже красиво. И модно, наверное. Вон, все москвички тоже в палантинах. А москвичи — в черной коже на меху. Братки, что ли? Все может быть. Хоронить Юрия Семеновича собрались несколько сот человек, она и третьей части этой толпы не знала. Некоторых по телевизору видела. С некоторыми ее Юрий Семенович на всяких презентациях знакомил — их имена она чаще всего забывала в момент знакомства. Господи, как холодно… Зачем устраивать из похорон демонстрацию? Демонстрацию неизбывной скорби и отчаяния… Даже его родня ведет себя приличней, по крайней мере, не демонстрирует свою скорбь так навязчиво, как заклятые партнеры и закадычные конкуренты. А кто у него родня? Даже этого она о нем не знает. Никто ничего о нем толком не знает. Никто не знает даже, крещеный он или нет. Отпевать или не отпевать? Решили не отпевать, но какая-то тетка положила ему на лоб бумажную полоску с молитвами. Полоска как раз закрыла страшное черное пятно и край ра-ны, выползающий из-под волос на висок. Не буду подходить, решила Тамара. Мертвый — это уже не он. С какой стати целовать бумажную полоску, прикрывающую рану, будто налитую черной тушью?
Кто-то тронул ее за рукав, она обернулась — Евгений. А он чего ради сюда пришел? В друзьях не числился, кажется.
— Страшно жалко мужика, — шепнул Евгений ей на ухо. Очень искренне сказал, и она удивленно глянула на него — не ожидала. — Страшно жалко. Только как следует развернулся… Жить бы да жить. И планы у него были большие. И не только рабочие. Говорят, он жениться собирался, ты не в курсе?
Тамара молча кивнула. Собирался. Она в курсе. Кому ж, как не ей, быть в курсе того, что Юрий Семенович собирался жениться на ней? Никому в мире она не призналась бы в том, что после его гибели вдруг на минуту испытала что-то вроде облегчения: теперь они никогда не станут врагами.
— Я ему помогал кой в чем, — бормотал Евгений над ухом. — Он мне тоже помочь обещал. А теперь вот… Эх, жаль мужика.
— Я в курсе, — сухо сказала Тамара, с трудом шевеля замерзшими губами. — Этот долг Юрия Семеновича перешел ко мне. Я тебе помогу, не беспокойся.
— Правда?! — Евгений обрадовался, тут же заметно застеснялся своей радости, закашлялся и вдруг быстро заговорил, таинственно понижая голос: — Ты знаешь, я ведь видел, как он разбился… Прямо рядом! А на дороге больше никого. Это я милицию вызвал.
Тамара медленно обернулась, подняла голову, непонимающе уставилась ему в лицо. Что это он говорит такое?
— Мне надо было в Москву срочно, а ночью ни на один поезд не попал… Ладно, думаю, на машине пораньше поеду, пока движения нет. Проехал немножко — а дорога плохая, ведет, как по льду. Хотел уже возвращаться. И вдруг смотрю: прет кто-то навстречу, прям как пуля летит! И светит в глаза. Главное — не свернуть никуда, там как раз откос крутой, и обледенело все, и высоко, метра полтора, наверное… Так навернешься!.. Ну все, думаю, конец. И тут этот, встречный, тормозит — и в сторону. Наверное, резко затормозил, закрутило его — и прям о камень. Там камень такой странный на обочине, единственный на всей дороге, наверное. Метра полтора высотой, и в ширину метр… Как нарочно кто поставил! Я как опомнился — подошел, глянул… Я сразу понял, что насмерть. Там такое было, такое было… Потом я позвонил, милиция приехала, «скорая», еще кто-то. Вопросы, до-просы, то, се… Да еще когда я сказал, что знаю его. Очень тяжело, очень… Мне даже укол делали, представляешь? Ведь в последнюю минуту свернул! Не свернул бы — хана. У меня в салоне канистра бензина была. Глупо — забыл вытащить. Не свернул бы — и все, никаких шансов. Так рвануло бы… Хоронили бы сейчас меня. В закрытом гробу. Уф, как вспомню — так мороз по коже. Не свернул бы он — и все…