видную роль в разработке и проведении контрреформ, нацеленных на ограничение того духа анархии, который привел к революционной смуте и трагедии цареубийства: ограничение автономии университетов, введение на селе института земских начальников, ограничение прав земств. Всё это М. Катков обосновывает философией центростремительной концентрации власти. Его всё чаще называют «реакционером».
Однако ни с какой точки зрения не реакционной оказывается его экономическая программа, в которой Катков выступает одним из идеологов решительной модернизации и индустриализации страны.
На момент воцарения Александра III в русском обществе существовал своего рода право-левый, чиновничьепомещичье-революционный консенсус: путь индустриального развития — не для России; капитализм нашей стране не подходит, так как ведёт к обнищанию-пауперизации населения; промышленность ведёт к появлению пролетариата, страдающего и нищающего класса. Чтобы не допустить бедности и народных страданий, Россия должна оставаться аграрной и крестьянской страной, в которой механизмы русской сельской общины якобы предохраняют мужика от полного обнищания и являются залогом перехода к социализму, минуя капитализм (тут с русскими народниками соглашался даже сам Карл Маркс).
Неприкосновенность аграрного строя и неприкосновенность общины для недопущения пролетаризации были той платформой, на которой смыкались цареубийцы-народники, консервативные помещики и озабоченные на свой лад общественным благом чиновники. Считавшийся главным идеологом царствования Александра III, К. П. Победоносцев также полагал, что ни общину, ни аграрный строй трогать не нужно, так как якобы только они являются залогом интуитивного крестьянского благочестия и верности монархии (иллюзия, за которую Россия дорого заплатила в 1905 году).
Предполагалось, что Россия прекрасно может жить потреблением и экспортом продукции своего сельского хозяйства, избегать ловушек «рабочего вопроса», а необходимую промышленную продукцию импортировать на вырученные за зерно деньги, преимущественно из Германии. Фактически предполагалось, что Россия будет функционировать как аграрный придаток германской индустрии, и обе страны будут находиться в гармонии и согласии.
Оппонентов этого пути, настаивавших на необходимости развития самостоятельной промышленности, на разрыве с индустриальной зависимостью от немцев, на протекционистских тарифах, национализации железных дорог, инвестициях в индустрию, можно было пересчитать по пальцам одной руки и они почти все были собраны в редакции «Московских ведомостей». Это был сам Катков. Это были начавшие сотрудничать с Катковым ещё в 1870‐е гг. идеологи русского протекционизма В. А. Кокорев и Н. Х. Бунге; это были два постоянных корреспондента «Московских ведомостей»: математик и инженер-машиностроитель И. А. Вышнеградский и молодой карьерист-железнодорожник С. Ю. Витте, большой поклонник главной политико-экономической доктрины индустриализации, теории национальной политической экономии, созданной Фридрихом Листом. Вне «катковского» круга из индустриалистов оставался великий учёный-химик и экономист, создатель российской нефтяной промышленности Д. И. Менделеев, рассорившийся с Катковым (неприятие классицизма в образовании и защита свободы университетов).
Позиция этих людей — защитников идеи опережающего индустриального развития страны (ратовавших за основание национальной промышленности, которая порвала бы с зависимостью от Германии и была бы защищена от неё тарифами), полагавших, что в развитии рабочего и предпринимательского слоёв нет ничего дурного; настаивавших на том, чтобы вместо тормозящей экономическое развитие общины крестьяне получили настоящую частную собственность, — была позицией абсолютного меньшинства в тогдашней российской элиты.
Против протекционизма с одинаковой силой выступали как народнические, так и либеральные публицисты, не говоря об аграрных консерваторах. Если бы вопрос о будущем развитии России решался «демократически» или «аристократически», то со стопроцентной гарантией стране была бы избрана роль тихой аграрной державы, постепенно всё более отстающей от Соединенных Штатов Америки, Германии, даже Франции, занимающей место на мировой периферии и постепенно «обкусываемой» более агрессивными и развитыми соседями, вроде Японии.
М. Н. Катков с привычной для него яростностью бросился на защиту русского индустриального протекционизма: «Мы не пользуемся нашими богатствами — вот где причина зла… Мы стоим твердо на том, что Россия самой природой предназначена исключительно для культуры хлебных растений, почему и обязана производить только хлеб и выменивать его у иностранцев на предметы заводской и фабричной промышленности. Но, на беду, в настоящее время Россия уже перестала быть житницей Европы, мы уже далеко не исключительные поставщики хлебных продуктов в Европу и начинаем уступать свое место на иностранных хлебных рынках… а мы, между тем, отказываемся от развития у себя даже таких производств, как каменноугольное и железное, продолжая при громадном развитии у нас железнодорожного и механического дела работать на иностранном чугуне и угле.
Громадные залежи железа и каменного угля остаются почти нетронутыми, каменноугольная и железная промышленность подавляются страшной иностранной конкуренцией, и если в первые годы нынешнего столетия Россия занимала одно из первых мест по производству железа, то теперь она уступает маленькой Бельгии, вырабатывающей железа в полтора раза более, нежели Россия. Вместо покровительства отечественной промышленности и народному труду является покровительство иностранной промышленности: при помощи правительственных субсидий вдоль нашей западной границы возникает множество переделочных заводов, работающих на чужом материале и весьма часто чужими руками. Питая эти чужеядные организмы, мы в то же время жалуемся на нашу бедность и на недостаток заработков у массы населения…
Чуть поднимется какой-нибудь вопрос об охране и поддержании отечественной промышленности, о доставлении работы неимущим классам населения, тотчас же „общественные деятели“ и всезнающие специалисты, вызываемые в качестве экспертов, спешат затормозить вопрос и решить его в противоположном смысле… Если мы не догадаемся вовремя захватить в свои руки монополию в нефтяном производстве и в переработке имеющих обширную будущность продуктов нефти, то, быть может, в непродолжительном времени нам придется облагать пошлиной ввозимые к нам масла, выработанные из нашей же нефти».
Промышленная программа, поддержанная Катковым, воплотилась уже после его смерти, волей императора Александра III и усилиями сотрудников «Московских Ведомостей» — Вышнеградского и Витте. В 1891 году был введен отстаиваемый Катковым жесткий протекционистский тариф, и, одновременно, состоялся внешнеполитический разворот России от Германии к Франции, связанный именно с тем, что Германия рассматривала Россию как аграрную колонию для своей промышленности, а Франция, напротив, была готова инвестировать свои капиталы в развитие русских железных дорог и индустрии.
Профранцузская ориентация, можно сказать, стоила жизни Михаилу Никифоровичу. Убедившись в том, что дальнейшая прогерманская ориентация, непоколебимая при Александре II, угрожает России потерей внешнеполитической независимости он со всей решимостью и самоуверенностью «теневого правителя» взялся за её исправление. И далеко вышел за те границы, которые считал допустимым Александр III, совершенно не намеревавшийся позволять Каткову править вместо себя. Парадоксальным образом, заговор брата В. И. Ульянова (Ленина) — Александра Ульянова погубил и Каткова.
— Статьи Каткова по вопросам международной политики были проникнуты безграничным презрением к нашему Министерству иностранных дел, — вспоминал один из видных сотрудников «департамента Каткова» Е. М. Феоктистов, — он не щадил самых мрачных красок для изображения той печальной роли, на которую была осуждена Россия; конечно, всё это должно было производить сильное впечатление на публику, — впечатление неблагоприятное не для одного только Гирса, ибо кто же не понимал, что