финансовый скандал с якобы присвоением газетой сумм, принадлежавших Московскому университету. Каткову приходится защищаться, оправдываться и тратить время и силы на сохранение своей репутации, а не на политическую борьбу.
Летом, на «Пушкинском празднике» 1880 года, затравленный М. Катков пытается пойти на компромисс, как-то протянуть руку интеллигенции. В ответ его унижают еще сильнее. Посланное М. Каткову как редактору «Московских ведомостей» приглашение на пушкинские торжества было публично аннулировано.
В редакцию «Московских ведомостей»
Комиссия Общества любителей российской словесности удержала одно место для депутата от «Русского вестника». По ошибке послано мною приглашение и в редакцию «Московских ведомостей» — приглашение, не согласное с словесным решением комиссии.
Председатель
Общества российской словесности
Сергей Юрьев
Несмотря на эту пощечину, на торжественном обеде 6 июня 1880 года Катков произносит речь о необходимости объединения всех общественных сил, забвении старых разногласий во имя России. «На русской почве люди, так же искренно желающие добра, как искренно сошлись все на празднике Пушкина, могут сталкиваться и враждовать между собой в общем деле только по недоразумению». Затем, в качестве жеста примирения, М. Катков тянется с бокалом к И. Тургеневу, но тот отдергивает руку… «Есть вещи, которых нельзя забыть, — объяснял Тургенев Достоевскому тем же вечером, — как же я могу протянуть руку человеку, которого я считаю ренегатом?..»
Однако Пушкинский праздник всё равно оказался триумфом Каткова. Главным героем Пушкинского праздника стал Фёдор Михайлович Достоевский — стратегический союзник Михаила Никифоровича в политике и главный автор, главный романист катковского «Русского вестника». Именно М. Катков настоял на произнесении им «Пушкинской речи».
«Дело главное в том, что во мне нуждаются не одни Любители российской словесности, а вся наша партия, вся наша идея, за которую мы боремся уже 30 лет, ибо враждебная партия (Тургенев, Ковалевский и почти весь университет) решительно хочет умалить значение Пушкина как выразителя русской народности, отрицая самую народность. Оппонентами же им, с нашей стороны, лишь Иван Серг. Аксаков (Юрьев и прочие не имеют весу), но Иван Аксаков и устарел и приелся в Москве. Меня же Москва не слыхала и не видала, но мною только и интересуется. Мой голос будет иметь вес, а стало быть, и наша сторона восторжествует. Я всю жизнь за это ратовал, не могу теперь бежать с поля битвы. Уж когда Катков сказал: „Вам нельзя уезжать, вы не можете уехать“ — человек вовсе не славянофил, — то уж конечно мне нельзя ехать», — писал Ф. М. Достоевский жене.
Несмотря на попытки западнической части юбилейной комиссии полностью запретить чтения Ф. Достоевского, именно его «Пушкинская речь» стала центральным событием праздника и настоящим триумфом всей славянофильскопатриотической линии. После выступления Ф. Достоевского в зале слышались рыдания, восторженные крики, кто-то упал в обморок. Иван Аксаков просто отказался читать свою речь — ибо всё сказано. «Пушкинская речь» была опубликована в «Московских ведомостях».
А из Варшавы, в ответ на попытки либералов унизить Каткова раздался голос Константина Леонтьева, предложившего в своём «Варшавском дневнике»… поставить Каткову памятник напротив памятника Пушкину. Прямо сейчас, при жизни.
«Не испорченный ложными идеями свободы русский простой человек скорее поймет дух „Московских ведомостей“, чем дух „Беседы“, „Голоса“, „Молвы“ (ибо это всё, в сущности, одно и то же)…
Публицисту „Московских ведомостей“ более других принадлежит первое место на празднике поэта, который тоже был народен в лучшую и зрелую пору своего творчества и которого силятся теперь (под покровом закона) сделать популярным, вероятно, вовсе не для того, чтобы народ понимал и читал „Клеветникам России“, „Полтаву“ и переложение молитвы „Отцы пустынники и жены непорочны“, а для того, чтобы до него дошли такие минутные вспышки переменчивого и разнообразного гения…
Покойный Бодянский тоже ненавидел лично Каткова, но он понимал его, и в государственном отношении он ему сочувствовал. Он говорил не раз мне самому, пишущему эти строки:
— Катков личный мне враг!.. Я его терпеть не могу; но он первый, он великий русский публицист…
Если бы у нас, у русских, была бы хоть искра нравственной смелости и того, что зовут умственным творчеством, то можно было сделать и неслыханную вещь: заживо политически канонизировать Каткова. Открыть подписку на памятник ему, тут же близко от Пушкина на Страстном бульваре. Что за беда, что этого никто никогда и нигде не делал? Тем лучше! „Именно потому-то мы и сделаем!“… Пусть это будет крайность, пусть это будет неумеренная вспышка реакционного увлечения. Тем лучше! Тем лучше! Пора учиться, как делать реакцию…»
Предложение Леонтьева, кстати сказать, до сих пор не реализовано и до сих пор актуально.
Последние рубежи
События, последовавшие за трагедией 1 марта 1881 года, стали настоящим триумфом М. Н. Каткова. Со всей решительностью Михаил Никифорович бросается в атаку на тех, кто убеждает Александра III продолжить курс отца на дарование конституции. Манифест Александра III о незыблемости самодержавия обозначает нравственную и политическую победу редактора «Московских ведомостей», который сразу же верно предугадывает народно-монархический характер будущего царствования.
«Есть один царский путь. Это не путь либерализма или консерватизма, новизны или старины, прогресса или регресса. Это и не путь золотой середины между двумя крайностями. С высоты царского трона открывается стомиллионное царство. Благо этих ста миллионов и есть тот идеал и вместе тот компас, которым определяется и управляется истинный царский путь.
В прежние века имели в виду интересы отдельных сословий. Но это не царский путь. Трон затем возвышен, чтобы пред ним уравнивалось различие сословий, цехов, разрядов и классов. Бароны и простолюдины, богатые и бедные, при всем различии между собой, равны пред Царем. Единая власть, и никакой иной власти в стране, и стомиллионный, только ей покорный народ — вот истинное царство.
В лице Монарха оно владеет самою сильной центральной властью для подавления всякой крамолы и устранения всех препятствий к народному благу. Оно же, упраздняя всякую другую власть, дает место и самому широкому самоуправлению, какого может требовать благо самого народа, — народа, а не партий.
Только по недоразумению думают, что монархия и самодержавие исключают „народную свободу“, на самом же деле она обеспечивает её более, чем всякий шаблонный конституционализм. Только самодержавный Царь мог без всякой революции, одним своим манифестом, освободить двадцать миллионов рабов, и не только освободить лично, но и наделить их землей. Дело не в словах и букве, а в духе, всё оживляющем.
Да положит Господь, Царь Царствующих, на сердце Государя нашего шествовать именно этим воистину царским путем, иметь в виду не прогресс или регресс, не либеральные или реакционные цели, а единственно благо своего стомиллионного народа».
В царствование Александра III М. В. Катков играет