На это невинность моя смущеньем ответила мне, свой взор на меня поднимая, ко мне же не шла. Затем в замешательстве полном своем движение сделала, чтоб подойти, на меня, тем не менее, уж не смотрела. Ее настроение было насыщено чем-то, движения стана же какие-то мало понятные мне. То потупляя взор, то поднимая взор, она смотрела так и этак… А по устам заметно было, что довольна, и на губах была улыбка. Украдкой взглянув на меня струею очей, она привела в ответ все тот же канон и сказала: «Разбуженный ветром, ветром весенним, который уже распустил всю свежесть и красоту, в чистом святом воздержании жди, знай и жди, чтоб дать мне любезную весть о себе… А если одаришь меня вот так, да, так, то лучше б, право, мне не жить». И, сказав это мне нерешительно как-то, она отказалась, отвергла меня.
А дело-то было какое? Ведь я ее замысловатыми словами готов был взволновать. Я всей как есть душой своей в ее был обаянии, глазами жаждал ее лица, умом же созерцал ее девическую честь. Она понять могла канон и соблюсти приличие, не ошибаясь как есть ни в чем. За это все она достойна похвалы».
Теперь князь Чуского царства сказал, что это хорошо. Сун Юй же не был уволен.
Цзя И [427]
Ода памяти Цюй Юаня
Перевод В. М. Алексеева
Августейшую милость монарха я принял с поклоном: Ожидаю заслуженной кары в Чанша. Услыхав стороной, что поэт Цюй Юань знаменитый Покончил с собою здесь, в водах Мило, [428] Прихожу к волнам Сяна [429]и им поручаю стенанье И моленье тебе, о учитель-поэт. Ты столкнулся с людьми беспримерно, безмерно дурными И тогда погубил, уничтожил себя. О, злосчастье! О, горе! О, стон! О, терзанье! О, крик мой! Тебе выпало время невзгод, неудач. И жар-птица и феникс засажены, загнаны в яму, Ну, а совы, сычи — те сновали везде. Сорный хлам, мелюзга возвеличены были в светлейших, Клеветник, подлый льстец добивались всего. Совершенные, мудрые люди дорогу свою искривили, С дороги своей были сбиты, Извращен был путь честных и стойких людей. И считалось: что герой Суй-и [430]— это гадость, Разбойники ж Чжэ [431]или Цяо [432]— честны. Меч «Нечистых долой» [433]почитался тупейшим, А ножи из свинца — острее других. Ужасаюсь! О, горе, позор! Как мог так невинно страдать ты, поэт, и так безысходно? Вдруг отбросили вон даты Чжоу сосуд, [434]дорожить стали днищем горшечным! А в колесницу впрягли изможденных волов, — тройкой в дышло ослов хромоногих. А чудесный рысак, понурив оба уха, везет соляную телегу, А ножи из свинца — острее других. Ужасаюсь! О, горе, позор! Как мог так невинно страдать ты, поэт, и так безысходно? Взять парадную шапку, надеть под подошву: на время — пожалуй, — а дальше? О, страданье! Учитель, тебе одному это горе изведать досталось! Вот, ода напевная: Увы, увы! В твоей стране тебя не понял государь! Ты одиноко горевал, кому б ты высказаться мог, Порхая там, в глуби небес, высоко феникс улетел И удалился от земли своею волей навсегда. Святой дракон [435]из девяти слоистых бездн, пучин морских, Ушел глубоко в бездну вод, чтоб сохранить свой чудный дар, Он, презирая выдр, угрей, нырнет укрыться в тайники: Ведь разве может жить он там, где жабы, где кишат глисты? Всего дороже — это честь, святая честь, честь мудреца: Уйти от грязных дел мирских, чтоб самому себя сберечь! Подумать только, чтоб скакун дал вдруг себя связать, взнуздать! Тогда где ж разница меж ним и псом домашним иль овцой? Толкаться в хаосе мирском и вот в такую впасть беду! Виной всех бед и катастроф, увы, учитель, был ты сам. Пройти б тебе все «Девять стран», служа лишь князю «своему»! [436] Зачем ты так облюбовал лишь это место, этот двор? Порхает феникс там, в выси, — на много тысяч саженей И смотрит, где сияет честь: туда садится он тотчас. А там, где он увидит зло, опасный признак подлых дел, Взмахнет тогда крылами он, все выше, выше отлетит. …Полуаршинной глубины канавка грязная, дыра: Вместит ли рыбу ту она, что может проглотить корабль? А рыба кит, что поперек лежит и Цзяна [437]и озер, Придется ль ей в работе быть на муравьиную орду? [438]
Сыма Сян-жу [439]
Там, где длинны ворота (Поэма)
Перевод В. М. Алексеева
Императрица из рода Чэней, супруга Доблестного сына, Воинственного августейшего монарха, [440]в описываемое нами время, пользуясь его благосклонностью, стала чрезвычайно ревнива, и государь поселил ее отдельно, во дворце Длинных Ворот. Она предавалась там тоске и печали, думая о горе своем…
Затем прослышала она, что в городе Чэнду, который в область входит Шу, [441]живет Сыма Сян-жу, что он искусней всех в стране под небом нашим в писании красивых сочинений. И вот она, взяв из казны сотню цзиней [442]желтого золота, дала жене Сян-жу, по имени Вэнь-цзюнь, иль Образованная Госпожа, чтоб та купила себе вина и чтобы это все пошло на строфы, объясняющие ее тоску и огорченье. И Сян-жу написал свое стильное произведение, имея в виду образумить владыку-монарха. Императрица Чэнь вновь удостоилась теперь фавора и сближенья. Вот что гласили слова его оды-поэмы.
«Скажите, какая там красивая женщина, да, красавица, ходит и бродит, шагает, в грустные думы свои погрузившись, Душа ее, уйдя за грани тела, потерявшись, не возвращается назад, обратно, да, и вид она имеет изможденный, вся высохла она, сидит, живет совсем одна.
Он говорил мне: «Ведь я утром буду уходить, а вечером к тебе опять приду — да, да, приду». А сам теперь и пьет, и ест, и забавляется, забыв обо мне. И в сердце его все испарилось сразу. Он мне изменил, и не вспомнит уже о былом: связался теперь с фавориткой своей и сблизился с нею! Я так бы желала, чтоб он мне соблаговолил бы вопросы поставить, меня допросить, чтоб сам повелел мне приблизиться снова — да, вновь подойти; чтоб мне удостоиться счастья вновь услышать, ценить драгоценный голос его. Соизволил сказать лишь пустые слова, а я-то надеюсь всей полной душой, да, искренне очень; но, мой повелитель, он так и не хочет меня осчастливить, приехать ко мне. Я в этих хоромах одна, как на дне и вся своим чувством захвачена — вся! А ветер летит, налетает, как вихрь, этот ветер!..