не поверил — отдавал свой пай Витюня. И кому? Тому самому Лехе, жадность которого не раз доводила Витюню до белого каления. И другие тоже не поверили. Это было видно по их ухмылочкам. Все ждали подвоха. Видимо, того же ожидал и Леха. И постарался упредить Витюню.
— Да пишов ты! — отмахнулся он от поммеха.
— Вот брашпиль недоделанный! С ним по совести, а он на тебя же фалы поднимает, — фыркнул Витюня и сплюнул за борт. — На кой она мне два десятка. У Сени другое дело. У него полон дом колорадских жуков. — Это он о Кацеве, окрестив колорадскими жуками его ребятню и многочисленных родственников. — А нам с женой много ли надо. Пару качалочек на жареху.
Глубоко сидящие глазки Лехи забегали из стороны в сторону. Видимо, он еще не был уверен, что все это правда, а не розыгрыш. Взгляд его натолкнулся на Погожева и застыл в выжидающем вопросе.
«Нет, видно, мой разговор с Лехой насчет крохоборства не достиг цели», — с легкой усмешкой вспомнил Погожев свою «воспитательную работу» на камбузе во время тумана. Но, удивительно, прежней неприязни к Лехе он не почувствовал. Больше того, Погожеву показалось, что он немного понял Леху, с его легко ранимым сердцем и вбитыми самому себе в голову мыслями выбиться в люди при помощи денег. И тут какая-то внутренняя сила заставила Погожева последовать примеру Климова и Витюни. Хотя он сам еще толком не знал, зачем это делает.
Леха просто обалдел от счастья. Погожеву показалось, что от счастья у него даже задвигались хрящеватые, плотно прижатые к голове уши. Он смеялся, благодарил всех. И вдруг лицо его вытянулось в паническом испуге.
— А як же ее унесу? — упавшим голосом спросил он.
И тут раздался такой взрыв хохота, что даже кэпбриг свесил с мостика лохматую голову, чтобы узнать причину бурного веселья. Леха тоже улыбался, только чуть виновато и застенчиво.
— Не падай духом, Леха! Поможем, — заверил Витюня и похлопал кока по плечу.
Леха некоторое время молча глядел на рыбу, потом на каждого рыбака в отдельности, и тень заминки пробежала по его лицу:
— Це шо ж такэ получается, хлопцы?
— Ты не волнуйся, Леха. Если сказали поможем, значит, поможем, — подтвердил Климов.
— Та ни, — как от боли, поморщился кок.
— В чем же тогда дело?
Рыбаки насторожились, озадаченные переменой настроения Лехи.
— Шо же такэ получается... Шо я, жадюга якый?..
— Почему «жадюга»? — сказал Погожев спокойно, без улыбки. — Тебе мало двадцати рыбин? Пожалуйста, мы тебе по-товарищески дарим свое. За хорошую поварскую работу.
— Точно, Леха, — подтвердил Витюня. — Георгич прав на все сто процентов.
И опять тень заминки пробежала по раскрасневшемуся лицу кока. В Лехе шла борьба: ему очень хотелось забрать всю эту рыбу и в то же время его что-то удерживало от этого. Наконец он выдохнул из себя с безнадежной решимостью:
— На кой вона мне стилько-то?
— Тебе виднее, — сказал Погожев.
— Та шо там «виднее». Мы тэж, як Витюня, удвох с жинкой живем. Мне и... двадцати хватит. — И, видимо спохватившись, что такой куш скумбрии безвозвратно ускользает от него, вдруг замялся, отвел глаза в сторону и уже тише добавил: — Ну, може ще с десяток и досвыд... Мне чужое не треба...
— Смотрите, братцы, какой у нас Леха сознательный! — притворно изумился Витюня. — Хоть бери и срочно ему в коммунизм путевку выписывай.
— Давайте так, — перебил Витюню Погожев, — кому сколько нужно, чтоб угостить свежей скумбрией родню, пусть тот столько и возьмет. Остальную — на приемку.
— Словом, как при коммунизме, — дополнил Витюня.
Погожев поднялся на спардек к Осееву. Следом за ним на ходовом мостике появился Леха.
— Ну что, Леха, так и не хватило у нас пороху не то что на цветной телевизор или на холодильник, но и на гармошку, что обещана за третье место, — сказал Осеев, окинув взглядом Леху, все еще окончательно не пришедшего в себя после дележки мугана.
— Не гармошка, а баян, — поправил Леха, переступив с ноги на ногу.
— Один хрен, все равно не наш.
— Так ще же на лову не вечер, кэп, — сказал Леха и неуверенно улыбнулся. Солнечный свет глубоко проникал в его карие глазки и зажигал в зрачках золотые искорки.
Погожев с Осеевым переглянулись: мол, смотри-ка, наш-то Леха как заговорил. А мы думали, что он для рыбацкой жизни человек потерянный.
— Точно, Леха! — согласился с коком Осеев. — Еще не вечер в вашей с тобой рыбацкой профессии. Да и голову нам вешать не от чего — поработали мы на совесть. Так ведь, секретарь?
— Очень самокритично, товарищ член партбюро, — сказал Погожев.
Осеев рассмеялся.
— Критика и самокритика у нас еще будет. А сейчас перед нами дом, жена, дети... Леха, что это ты до сих пор ребятней не обзавелся? Какой же моряк без детей...
Сейнер обогнул высокий скалистый мыс. Вдали показался порт с белой башенкой маяка на головке мола. В бухте стояли корабли большие и малые, высились стрелы подъемных кранов, на молу виднелись штабеля ящиков и тюков, а за ними — розоватая колоннада фасада здания морского вокзала. Правее вокзала отчетливо проглядывал верхний этаж правления рыбколхоза «Дружба». И та веранда, на которой они завершали свое бурное собрание перед отходом на путину.
Погожев взял бинокль. Конечно же, это был Гордей Иванович! Председатель, как всегда, дымил «Беломором». Их сейнер он, конечно, заметил сразу же, как они только вышли из-за мыса: обзор моря с веранды великолепный.
Погожев смотрел в бинокль, а мысли его были где-то далеко впереди, в завтрашнем дне. И он их не сдерживал. Пусть бегут, пусть зовут его за собой...
Погожев только сейчас всем нутром своим почувствовал, что путине подходит конец. И не мог понять — то ли радовался, то ли жалел об этом.
Будут новые путины. Будут удачи и огорчения. Будут новые встречи и расставания. Будет небесная синь над головой и яростные ветра штормов. Но они уже никогда не будут