в небольшой бухточке, под прикрытием красноватых утесов мыса Прибойный, и сразу же всей бригадой взялись за починку невода. Фомич ярко иллюминировал сейнер всеми имеющимися в его распоряжении осветительными приборами. Рыбаки раскинули сеть по неводной площадке, палубе, навешивали по фальшборту, выявляя порывы. Зотыч с кэпбригом исследовали их и тут же прихватывали ниткой, чтобы остальным можно было шить безо всякой путаницы.
В бухточке было тихо. Восточный ветер свистел над мачтами сейнера, вспенивая море за добрую милю от берега. Там гудела и пенилась темная штормовая ночь. Редкие огоньки не успевших укрыться от шторма сейнеров одиноко мигали вдали, как низкие блуждающие звезды.
Летние шторма не длительны, и рыбаки подналегли на работу, чтоб к утру сеть привести в полный порядок.
Погожев только тут вспомнил о хвосте морского кота и мысленно обозвал себя растяпой и склеротиком. Где-то в трюме, в ящике с солью, так и валялась его будущая рыбацкая игла. Вот уж поистине, пока гром не грянет! Опьяненный уловами, он совсем выпустил из головы, что вязальная игла может понадобиться ему в любую минуту. «Нет, — решил он, — настоящего рыбака из меня еще не получилось. Завтра же достану из трюма хвост ската и начну мастерить иглу».
Но игла ему нужна была сейчас. Не сидеть же сложа руки. И он прикинул: у кого бы попросить ее?
Обеспокоенный взгляд Погожева перехватил Витюня. Он склонился к присевшему на корточки Зотычу, что-то шепнул ему и быстро скрылся в кормовом кубрике.
Погожев не успел сообразить, к чему бы это, как Витюня вновь уже был наверху.
— Братцы, туш! — крикнул он и вскинул над своей взлохмаченной головой руку, в которой была новенькая рыбацкая вязальная игла. — Тра-та-та-та!.. Мы с Зотычем, как говорили наши предки, презентуем Андрею Георгиевичу Погожеву боевое рыбацкое оружие! Тра-та-та-та!..
— Тра-та-та-та!.. — отозвалось Витюне сразу несколько голосов.
Погожев видел, как щурились в хитроватой улыбке глаза Зотыча. Как расплывался в улыбке большой рот Лехи. И по привычке вытирал сетью руки довольный стармех Ухов.
Лицо Погожева горело от нахлынувшей радости и какого-то почти детского волнения. Он с благодарностью пожал руку Зотычу, похлопал по плечу Витюню и сказал, что все же лучше бы, если бы он ее сделал собственными руками.
— И сдэлаешь. Еще нэ вечер на твоей рыбацкой профэссии.
Это сказал Кацев. Он стоял, широко расставив ноги, по коленки утонув в ворохе сети, как настоящий Посейдон — могучий и обветренный. Пожухлые водоросли запутались в густой курчавой волосне на груди, во взлохмаченных патлах на голове и даже в усах.
— И то верно, Сеня, — поддержал Кацева Витюня. — Надо быть последним ржавым брашпилем, чтоб не понять, если человек обзаводится собственной иглой, значит, вычеркивать себя из списков рыбаков не собирается... Климов, как там у тебя в стишках: и на ладонь мою легла моя рыбацкая игла... А дальше-то как, Вовка? — Витюню просто распирало от нахлынувшего на него ораторства. Это с ним бывает. Под конец он совсем некстати сделал что-то вроде реверанса и заключил: — Спасибо за внимание. Митинг считаем оконченным...
— Ну что, балаболка, высказался? — рассмеялся Погожев и шлепнул Витюню ладонью по коричневой от загара шее.
— Так и шею перешибить можно! — с комическим испугом вскрикнул Витюня и покрутил головой.
— Тебе ее и обухом не перешибешь, ишь как задубенела! — сказал Погожев и, посмотрев на свою ладонь, не узнал ее. Она была жесткая и твердая, как железо, с белыми колючими наростами мозолей. Погожев и не заметил, когда она стала такой...
Муторный труд — штопать сети. Да еще ночью, после такого трудного дня. Но никуда не денешься. Чинить невод за них никто не будет. И чем они его быстрее и добротнее залатают, тем им же будет лучше. Главное, не остудить трудового накала. Не садиться и даже ни к чему не приваливаться спиной. И без остановки травить масал. Говорить обо всем, что взбредет в голову. По возможности, веселое. И работать иглой. Ячея к ячее, ячея к ячее — вязать прочной капроновой нитью. Выкраивать и, там, где нужно, вставлять в неводное полотно новые куски дели.
Какая непроглядная темень вокруг! А может, потому, что на сейнере были включены все фонари и подсветки. И они тут, на палубе, как на сцене театра.
Погожев запрокинул голову. Удивительно, в небе по-прежнему было ни облачка. Может, тучи где-то там, на горизонте, и их заслонял от взора рыбаков высокий скалистый мыс? Над сейнером чистыми огненными гранями сверкали звезды.
Погожеву вспомнилась первая ночь на сейнере, как он отыскивал созвездие Близнецов и нашел его на самом горизонте. И те мысли, что в ту ночь бродили у него в голове, — тоже вспомнились. Как же это было давно! И ему казалось, что был то не он, а кто-то другой, чем-то отдаленно похожий на него. Близнецов тоже на небе не было. Стоял конец июня, и они надолго скрылись за горизонтом. Зато ярко светил летний треугольник. Под неслышные звуки созвездия Лиры, у него над головой, с красноватой звездочкой в «клюве», куда-то на юго-запад устремило свой полет созвездие Лебедь. А навстречу ему, сверкая желтоватым глазом — звездой Альтаир, распласталось созвездие Орла.
Кажется, прошла целая вечность, как он на сейнере покинул родной городок, с его шумной набережной и знакомыми морскими причалами. И призрачный, почти нереальный его клуб рыбаков с лозунгами, плакатами и диаграммами роста доходов колхоза, развешанными по стенам. Все эти картинки — дело его рук. И стенная газета «Труженик моря», которую он, набегавшись, напросившись и в конце концов мысленно плюнув на всех, сам «сочинял» от начала и до конца, подписывая заметки именами передовых рыбаков и колхозного начальства. И библиотека с «полставочкой» Ольгой Ивановной — пожилой, тихой женщиной, заступившей на пост библиотекаря вскоре после войны, когда было построено здание правления рыбколхоза «Дружба».
Погожеву нравился этот порядок в колхозном штабе. Да и не только Погожеву. Работу клуба рыбаков ставили в пример на семинарах пропагандистов в горкоме партии. И это Погожеву льстило. Тогда. Сейчас он смотрел на все это как бы со стороны и совсем другими глазами. И не потому, что возвращался с жесткими ладонями и почерневшим от солнца и ветра лицом, на котором, как и у остальных рыбаков, блестели только глаза