— Что совместно с офицером прикатили.
— С каким офицером?
Тут Грач пристально посмотрел на официанта. Но тот — ничего, взгляд выдержал.
Чиновник вздохнул.
— Эх, Пантелей… Жаль мне тебя.
— Это почему же?
— Потому что ты парень из себя видный, сообразительный. Тебе бы жить — не тужить. А попал ты историю… Теперь даже не знаю, как сложится.
— Да о чем вы?
Грач снова вздохнул.
— Брось. Мне ведь Тимофей все рассказал. Все как на духу.
— Да что ж он вам рассказал-то? — напористо спросил парень, но голос его дрогнул.
— А то и рассказал, что господа эти у вас частые гости, и обыкновенно за твой стол садятся. Как и в тот раз. А потом офицер вышел и велел обед в номер подать. Тебе было исполнять, да только ты сказался занятым и попросил Матюшу. Он и понес, на свою голову. Вот такие дела. Ну, что скажешь?
— Они за мой стол сели?! — вскричал официант так, что Грач поморщился и даже слегка отстранился. — Вот ведь заплевыш! Ну я ему пропишу…
— Ты дело говори.
— Я и говорю: господ этих прежде не видел. А офицер часто бывал, это верно. Их благородие всегда за Матюшкин стол садился. Так что не моя забота была. Да и не был я занят. Ведь тогда еще полдень не наступил, гостей почти никого.
— Значит, офицер за Матюшкиным столом сидел? Обыкновенно один, а в тот раз трое? Интересно.
— Нет, их четверо было.
— Как четверо? Да ты, верно, не понял, о ком речь, — сказал Грач, массируя ухо.
— Еще как понял! Офицер, а с ним трое статских. Нет, двое. Другой тоже вроде как офицер, только странный какой-то. Все в шинель кутался. Это летом-то! А шинель хоть и генеральская, но худая.
— Ну, а другие?
— Третий кряжистый, плотный, с усами. Все потел да лоб платком утирал. А четвертый — тот, по всему, на дороге служит. Пальто кавэжэдэковское. Может, учитель.
— Отчего же учитель? Интеллигентного вида?
— Не, интеллигенты — они все малохольные. А тот хотя и худой, но сильный. Я таких знаю. Только очень усталый.
— Понятно. А дальше?
— Посидели, выпили, а после наверх ушли.
Тут парень вдруг замолчал — сообразил, видимо, что наболтал куда больше, чем надо.
— О чем толковали?
— Не знаю. Я далеко был.
Грач понял, что более ничего интересного не услышит.
— Ладно, ступай. Да скажи хозяину — пускай тоже заходит.
Вошел управляющий, остановился возле порога.
— Проходите, Иван Дормидонтович. Ну что вы, в самом деле? Садитесь. Чай, не в гостях.
Иван Дормидонтович глянул быстро, из-под бровей, но ничего не ответил. Сел, картуз на коленях пристроил.
Грач помедлил, помолчал, а после сказал:
— Что ж вы, уважаемый, дезертиров-то укрываете? Это нехорошо. За то по головке не погладят.
— Каких таких дезертиров?
— Я о подавальщиках ваших. Молодые, крепкие. Почему не на фронте?
Управляющий ухмыльнулся.
— Так какой теперь фронт? Комиссары замирились с германцем.
— Оставьте. У нас здесь не Советы, слава Богу. Своя власть имеется. Вот адмирал Колчак войско собирает. Про мобилизацию слышали?
— Вот вы куда… Понятно. Слышал, конечно. Да все равно — какие ж они дезертиры? Пантелей — последний сын в семье. У Тимошки бронь, а…
— Слышал я про ту бронь, — перебил его Грач. — Липовая она.
— Липовая? — переспросил Иван Дормидонтович. — Нет, сударь. Видать, не все вы знаете. У Тимошки на правой ноге двух пальцев недостает. Перебило ломовой телегой, в детстве еще. Вот и не взяли с германцем сражаться, доктора признали негодным. На то и документ имеется.
Грач хмыкнул, побарабанил пальцами по крышке стола. Потом сказал:
— Это не сильно меняет дело. Сейчас бронь не военные доктора дают, а управление железной дороги. Значит, прямой путь вашему Тимошке в мастерские или в депо. А он здесь отирается. Вот и выходит, что все-таки дезертир. Закон нарушать никому не дано.
— Закон? — вновь переспросил управляющий. — Нет, сударь, нету теперь такого закона, чтоб Тимку иль Пантелея отсюда в Россию послать, на войну. Их там краснюки ждут не дождутся. Тотчас в расход выведут. Или того хуже — мозги набекрень поставят…
Управляющий замолчал, но было видно, что ему еще есть что сказать.
«И вернутся сюда Тимофей с Пантелеем — недавние подавальщики — уже не с подносом в руках, а с винтовками и красными ленточками на шапках, — мысленно закончил за него Грач. — Ну что ж, верно. Перспектива не из приятных. Прав ты, многоопытный Иван Дормидонтович. Слова мои тебе не по душе пришлись. Вон как нахмурился; не одобряешь. Ладно, не вышло строгостью, попробуем взять иначе».
Грач улыбнулся.
— Да это я так, по службе суровость блюду, — сказал он проникновенно. — Не взыщите. Я ведь понимаю — времена нынче темные. Сын на отца, брат на брата… Звериные, можно сказать, времена. Оттого приходится проявлять особую строгость. Если и у нас замутится — пиши пропало. Всему конец. А пока люди видят, что взыскует полиция, — они будут спокойны. Потому что есть и закон, и порядок.
Иван Дормидонтович немного оттаял.
— Это верно. Здесь, слава Богу, еще ничего, еще жить можно. Авось и не докатится до Харбина чума комиссарская. Стараниями и трудами его высокопревосходительства Дмитрия Леонидовича Хорвата, дай ему Господь здоровья!
Управляющий размашисто перекрестился.
«Жаль, не слышит генерал Хорват, как его правление в веселом доме превозносят, — подумал Грач. — То-то б порадовался!»
А вслух сказал:
— Я ведь почему спрашиваю? Начальство велело быстрее следствие учинить. А офицер, который был вместе со злосчастною вашей мадемуазель, по всему, к пожару в «Метрополе» причастен. Вы слыхали о той беде?
— Как не слыхать.
— Так вот. Сам Дмитрий Леонидович соизволил особое внимание обратить. И велел злодеев в кратчайший срок найти. А раз так — будем землю рыть. Куда ж деваться? — Грач развел руками.
— А вы, — продолжал он, — здесь знаете каждый винтик. Все в руках держите. Не видали чего подозрительного?
Управляющий покачал головой.
— Того офицера я не встречал. Мое дело — хозяйство. С гостями больше мадам общается.
Ах, лукавил, лукавил Иван Дормидонтович! По всему было видно. Но Грач словно и не заметил.
— Ну ладно, — сказал он. — Бог с ним, с офицером. Может, он и ни при чем вовсе. Вы вот что скажите: среди прислуги нет ли новых людей?
Тут Иван Дормидонтович задумался.
— Пожалуй что есть. Прачки, скажем, у нас быстро меняются.
— Отчего так?
— Оттого, что китайской они принадлежности. Темные люди. Таким в душу не влезешь. Улыбнется такая, а что у ней на уме — неведомо. Я их стараюсь не держать подолгу, чтоб не смелели.