Читать интересную книгу Атлантида - Герхарт Гауптман

Через неделю нью-йоркская колония художников проводила мисс Еву Бернс и Фридриха на борт «Императрицы Августы Виктории». Не было конца теплым напутствиям, а Вилли забасил под конец уезжающим:

— Скоро и я за вами следом!

И пароход отчалил.

Целую цепь праздничных дней пережили Фридрих и Ева в море. На третий день к вечеру капитан корабля сказал им, не подозревая, что перед ним один из уцелевших пассажиров «Роланда»:

— В этих водах, по всем расчетам, затонул большой пассажирский пароход «Роланд».

Гладь океана была похожа на второе небо кристальной чистоты. Резвились дельфины.

Как странно: ночь, чудесная ночь, сменившая этот вечер, стала для Фридриха и Евы брачной ночью. В блаженном сне пронеслись они над полем жестокого побоища, над могилой «Роланда».

На пристани в Куксхафене их встречали родители и дети Фридриха. Но он видел только детей. Он сгреб всех троих и целую минуту держал в объятиях, а те, вне себя от радости, болтали, смеялись и вырывались.

Когда все опьяненные встречей участники этой сцены перевели наконец дух, Фридрих опустился на колени и прижался обеими руками к земле. При этом он смотрел Еве в глаза. Затем Фридрих встал, поднятым вверх указательным пальцем правой руки призвал всех к молчанию, и они услышали трели многих тысяч жаворонков, огласившие бесконечные поля, простиравшиеся вблизи.

— Это Германия! — произнес он. — Это Европа! Что ж, после такого часа можно в конце концов и погибнуть!

Генерал передал сыну письмо в конверте, на обороте которого была написана фамилия отправителя. Это был отец покойного Расмуссена. «А, благодарственное письмо!» — подумал Фридрих. И, не проявляя никакого любопытства, сунул конверт в нагрудный карман пиджака. Ему даже не пришло в голову сравнить дату и час смерти друга с теми данными, которые тот сообщил ему однажды во сне.

Проходивший мимо них капитан поздоровался с Фридрихом.

— А знаете ли вы, — спросил его Фридрих, — что я действительно один из спасенных пассажиров «Роланда» и один из действительно спасенных?

— Вот как! — удивился капитан и добавил на ходу: — Да, да, все мы плывем по одному и тому же океану! Счастливого плавания, господин доктор!

ВИХРЬ ПРИЗВАНИЯ

Мы исходим из единственно непреходящего и возможного для нас центра страдающего, обреченного и действующего человека, каков он есть, каким всегда был и пребудет, поэтому наше рассуждение не избежит некоторого углубления в патологию.

Якоб Буркхардт. Рассуждения о всемирной истории

КНИГА ПЕРВАЯ

— О да, — протяжно произнес бледный молодой человек. Ему было никак не более двадцати трех лет.

— Вам хорошо, — воскликнул другой, чисто выбритый, с огненно-рыжей головой римского чекана. — Мне приходится говорить «да», а вы, если пожелаете, говорите «о да». С таким же успехом вы можете сказать «о нет». Таково уж преимущество человека со средствами. Иное дело я — семья, знаете ли, великовата.

— У меня тоже дочь и сын, — сказал молодой человек.

— Для вашего возраста, — заметил римлянин, — это более чем довольно. Если не хотите идти моей плодотворной стезей — у меня теперь почти полдюжины — держите ухо востро. Или, надо полагать, ваше состояние беспредельно. Как бы то ни было, ухо надо держать востро. Вообще говоря, меня нелегко вывести из равновесия. Но когда мне улыбнулось счастье взять антрепризу в Потсдаме, это был мой звездный час.

— Еще кружечку, господин директор? — Вопрос исходил от замурзанного мальчишки, прислуживавшего в садике у «Грота».

— А как же, Фриц, Фридерикус магнус! Будь нашим славным Ганимедом!.. Я люблю погребковое пиво, оно так приятно освежает. А каково место. Эти княжеские гнезда на немецкой земле — поистине жемчужины в золотой оправе. Чистой воды бриллианты, прекраснейшие и благороднейшие цветы искусства и культуры. А замок? Сколько света излучает его каррарский мрамор в изумрудной глубине парка. Там, за изгородью, царственно несут ветвистые короны великолепные олени, пасутся пятнистые лани. А какая прохлада здесь, под сенью столетних деревьев, прошу заметить, даже в знойный июльский полдень! Порхание птиц, тихая музыка пчел! Все зовет на зеленое ложе! Есть же воистину рай на земле?! Итак, господин доктор, позвольте за ваше здоровье!

— Ваше здоровье! — отозвался молодой человек, и оба с величайшим наслаждением втянули в себя холодное золото напитка.

— Летом на театральных делах не особенно разживешься. Городишко и княжество Границ не дают большой публики, а Потсдам в эту пору закрыт, так я уж довольствуюсь тем, что имею по крайней мере приятнейший летний отдых и возможность прокормить тут семью с домочадцами даже при моем ничтожном заработке. Впрочем, здесь живет князь, сама доброта и любезность. Он уступил нам домишко в парке, где супруга моя просто блаженствует с пятью карапузами у подола и шестым под сердцем. Обитаем среди цветов и деревьев. О чем бишь мы говорили, господин доктор?

— Вы спросили меня, питаю ли я пристрастие к театру. Я ответил: «О да». Наконец, как вы могли заметить, я подружился с вашим Шейлоком.

— С Армином Жетро? О боже мой! У него слабая грудь. На ладан дышит, бедняга. Боюсь, долго не протянет.

— С Жетро я знаком вот уже год. Он столько порассказал мне про ваших актеров и актрис, про ваш маленький театр, про замок и парк, про близкое море и — клянусь честью! — про вас тоже, что я не медля отправился в эти края, как только почувствовал настоятельную потребность в отдыхе.

Директор, в присущей ему манере, странно потупив взгляд, спросил его:

— Что-нибудь с нервами?

— Я отнюдь не считаю себя этаким здоровяком. Во Флоренции перенес тиф. Врачи признавали безнадежным. Теперь дают себя знать разного рода последствия: приступы мигрени, боли в желудке и черт знает что. Однако забудем об этом! Я не ипохондрик, а историю болезни оставим врачам.

— Вы правы. Но хотелось бы вас утешить. Посмотрите, каким молодцом держусь я. Вековые деревья выворачиваю. Из самого дьявола сделал бы отбивную, а в вашем возрасте был такой дохлятиной, что и представить себе невозможно. Сердце пошаливало, почки болели. По части легких вполне мог соперничать с Жетро. А если не хватало явных симптомов, мне ничего не стоило выдумать их. Надеюсь, что в шестидесятилетнем возрасте вы пойдете за моим гробом, я умру в восемьдесят. Стало быть, вы уже побывали в Италии. Когда я думаю о ваших детях и слышу, что они бывали во Флоренции, я могу сделать вывод, что вы уже изрядно поколесили по белу свету. В таком юном возрасте это, знаете ли, нечто.

Молодой человек достал визитную карточку с надписью: «Др. Эразм Готтер». Она отличалась внушительным размером и была выложена на стол не без некоторой церемонности, что, разумеется, не ускользнуло от взгляда директора и дало ему повод сострить:

— Подать сюда письменный прибор, желаю сделать запись!

— Вы правы, есть у меня такая привычка, — сказал Эразм, без тени смущения нанеся на бумагу несколько строк: «Двадцать три года жизни — это целая эпоха. Кроме того, они заключают в себе два решающих, не заменимых никакими другими десятилетия человеческого становления».

В это время две словно бы сотканные из летнего солнца фигуры — молодой человек и девушка — поднялись по ступеням «Грота». Они поздоровались и хотели сесть за один из боковых столиков. Директор окликнул:

— Детки, мы не людоеды!

— Достоинство и сан доверью не помеха. И может ли постигнуть низкий смертный, в каком расположенье духа сегодня громовержец пребывает?

Это был Армин Жетро. Произнося тираду на театральный манер, он придвинул стул спутнице.

— Расположенье духа превосходное, поскольку сегодня нет репетиции, дорогой Жетро, и билет на вечер не достать ни за двойную цену, ни за прекрасные слова.

— Примите мои соболезнования, господин директор.

Застольный круг раздался.

И затянувшееся утреннее возлияние не внушало никакого беспокойства: было воскресенье, а место под испещренным изумрудной листвой небом не оставляло желать никаких перемен.

Как вскоре выяснилось, Эразм Готтер в актере Жетро обрел своего большого поклонника. Темноволосый, черноглазый, с выразительным лицом, Жетро каждым своим движением выдавал принадлежность к актерскому племени. У него совершенно естественно получалось раскатистое «р», голос был глубок и полнозвучен, несмотря на то, что порой становился неожиданно глуховатым и прерывался кашлем.

— Поздравим же друг друга, — обратился он вдруг к своему директору. — Поздравим княжество Границ и вас тоже с тем, что среди нас оказался поэт милостью божией.

Эти слова на мгновенье озадачили директора, но затем по его лицу скользнула усмешка: