устал и едва держусь на ногах. Сердце то падало в бездну, и на меня наваливалась слабость, то с трудом поднималось, и меня обдавало жаром. Присесть бы, а лучше прилечь и провалиться в сон, но Джинджера было не унять.
Язык поворачивался с трудом.
— Прости, нет сил тебя слушать…
— Потерпишь! — хмыкнул наглый малый, придвигаясь ближе. Задал свистящим шепотом вопрос, от которого все во мне перевернулось: — Скажи, что бы было, если бы в тот день ты себя убил?
Не уверенный, что правильно расслышал, я смотрел на него ошалело, но, судя по кривой ухмылке, со слухом у меня проблем не было. Чего нельзя сказать о способности понимать происходящее. С силой потряс головой, от чего картинка перед глазами пошла кругами.
— Ты предлагаешь мне свести счеты с жизнью?
Джинджер всплеснул от отчаяния руками:
— О чем ты, безумец! Какое, к черту, самоубийство, да еще в прошлом? Самоубийство — это то, чем ты занимаешься сейчас. Да, воображение убивает, но убить человека в воображении нет никакой возможности…
— Не понимаю, что ты хочешь сказать!
— Сам вижу, не дурак! — огрызнулся он. — Начнем с начала: тебе ведь не составит труда представить, как ты теперешний убиваешь себя того, вбившего в башку намерение стать беллетристом?
— Нет, — повторил я за ним, как попугай, — не составит…
— В таком случае, — продолжал Джинджер со вздохом, — вариантов два. Первый, ты себя молодого убиваешь, но это ничего не меняет, вообще ничего! Твоя жизнь, если ее можно назвать жизнью, остается такой, какой и была. Зато ты сможешь сказать Морту, что не только нашел человека, но и выполнил за него работу. Он же обещал оттянуть за это час расплаты, пусть выполняет…
Стремясь сохранить интригу, сделал паузу, освежил восприятие глотком из стакана.
— Но есть и второй вариант, он куда интереснее! — Заглянул мне в глаза, проверить, слежу ли за его рассуждениями. — А ну как, стреляя, ты убьешь в себе писателя, свою закусившую удила фантазию?.. — Поднял, призывая к вниманию палец. — В таком случае твоя жизнь будет развиваться совсем по другому сценарию!
Я пытался следить за его логикой, но не очень, честно говоря, получалось.
— Как это? А двадцать лет! А больше десятка изданных романов? А наш с тобой разговор в этой рюмочной?..
Джинджер похлопал меня отеческим жестом по спине.
— Старик, ты все выдумал! Всю свою жизнь с начала и до конца. Год за годом, по-крупному и в мелочах. Прожил два десятилетия в собственном воображении. С твоей отвязавшейся фантазией это, как два пальца об асфальт. И разговор наш за стаканом водки происходит в созданной тобой реальности, а точнее, в голове того парня, каким ты был, когда только еще собирался посвятить себя литературе. Люди имеют склонность мечтать, чем ты и занимаешься. Теперь понял?.. Фишка в том, что не было этих двадцати лет, они — мираж! Тем более что, по мнению философов, нет возможности узнать: лев ты, воображающий себя бабочкой, или бабочка, представляющая себя львом. Мир устроен по принципу сообщающихся сосудов, реальность перетекает в иллюзию, в то время как иллюзия занимает место реальности. Мастер творить миры, ты делаешь это так же естественно, как дышишь, и в одном из них поселился…
Заглянув в пустой стакан, Джинджер извлек на свет сотенную. Я рефлекторно полез в карман, но он меня остановил:
— Лекарство за счет фирмы!
Растворился в табачном дыму. Я смотрел ему вслед, держась обеими руками за стойку, с трудом соображал, стараясь хоть что-то понять. Если он прав, то не было ни Морта, ни Нергаля, а главное, не было того дикого разговора, и Вареньку я не потерял! Озноб перешел в жар, меня накрыло удушливой волной. Подступившая дурнота мутила сознание. Я не очень понимал, где нахожусь и что вокруг происходит. С аллеи украшенного золотом листьев бульвара мне махала рукой девушка. Крах последней надежды было не пережить…
Джинджер тронул меня за рукав. Я вскинул голову и от резкого движения пошатнулся, облизал пересохшие губы:
— Нет, этого не может быть! Я не мог…
Он обнял меня за плечи:
— Пойми одну вещь! Если ты не попробуешь того себя убить, вся эта тягомотина без любви в ожидании смерти и будет твоей жизнью. Оглянись вокруг, политики рассказывают народу небылицы, ученые, не парясь, сочиняют историю тысячелетий — в сравнении с ними выдумать два десятка лет такая мелочь, о которой неудобно даже говорить…
Черты его лица начали расплываться, шум голосов наваливался волнами.
— Тебе-то что от этого, какая корысть?
— Не скажи! — покачал головой Джинджер. — Помнишь рассказ Брэдбери про чувака, наступившего во время экскурсии по прошлому на козявку? Если все вокруг придумано тобой, то и моя теперешняя жизнь твоих рук дело. Вернувшись на двадцать лет назад, я могу и не пойти в тот гребаный кабак, в котором съездил по морде сукину сыну, а значит, не загремлю под фанфары на нары. Знал бы ты, как мне было горько, как хотелось сделать выставку «Ню в фотографиях»! Ее успех открывал передо мной фантастические возможности. И потом, — прижался лбом к моей горящей голове, — может же статься, что судьбы России — тоже твоя работа! Тогда, начав жить сызнова, мы получим шанс избежать той безразмерной жопы, в которой соборно обретаемся по милости жадных до денег и власти ублюдков. Другого пути выбраться из кучи дерьма нет…
Я обнял его. Кто знает, вдруг свезет и все так и будет! Тогда, отмотав назад время, может, больше не доведется свидеться. На языке вертелось что-то доброе, что хотелось ему сказать, но путались слова, и я только улыбался.
— Постой, я мигом! — потрепал меня по плечу Джинджер. — Главное, запомни, когда будешь себя убивать, все должно быть без дураков, в точности, как в жизни…
Направился в угол рюмочной, где на двери большими буквами стояло «WC».
Я все еще улыбался, когда меня начало выворачивать наизнанку. Голова раскалывалась, мысли плавали бесформенные, как разваренная в хлам капуста. На лбу выступила испарина. Светильник, повторял я про себя, пробираясь между спинами пьющих к лестнице, сдвинули светильник, вот и блуждаю, словно слепой, в потемках собственного «я». Желудок бился в судорогах, тошнило. Перебирая по перилам руками, принялся карабкаться по ступеням.
На улице немного полегчало. Воздух был прохладен, хотелось дышать. Дрожь сотрясала волнами. Крупная, какой, отгоняя кровососущих, вздрагивают пасущиеся в леваде лошади. Поднял воротник, холодно мне среди людей. Кровь стучала в висках отбойными молотками. Светила полная луна. Оторвался от стены рюмочной. Как солдат под перекрестным огнем, пересек, шатаясь из стороны в сторону, площадь. Безлюдный