отрезков времени все же менялись, правда, не столько в результате каких-либо крупных миграций, которых не было, сколько в ходе медленного продвижения отдельных мелких групп, вынужденных в силу тех или иных причин оставить прежнюю территорию[678]. А. Элкин, как и Дж. Уилер, указывал на примеры самых разнообразных контактов между племенами, в ходе которых племена обменивались культурными достижениями, знакомились с образом жизни и обычаями друг друга и даже вырабатывали общий стиль поведения[679]. Эти наблюдения сделали тезис о резком отличии племен по культуре весьма проблематичным.
Таким образом, австралийские материалы показали, что критерии племенной принадлежности, выдвинутые эволюционистами, не являются достаточно строгими. Видимо, поэтому некоторые из австраловедов постепенно стали уделять все большее внимание проблеме этнического самосознания. Интерес к ней проявился уже в вышеприведенном определении племени, данном Д. Дэвидсоном. Особое внимание уделил ей А. Элкин. По его словам, несмотря на межплеменные контакты и заимствования, у австралийцев имелось племенное чувство, направленное на племенную территорию, язык и обычаи; оно усиливалось различиями в языках и обычаях соседних племен, а также страхом перед неизвестностью. А. Элкин отмечал у австралийцев элементы этноцентризма: даже в условиях мирных дружественных отношений с соседними племенами и межплеменных браков члены племени гордились своими отличиями от них и приписывали им неэтичные поступки[680]. Впрочем, еще А. Хауитт обратил внимание на обидные уничижительные клички, которые австралийцы давали соседним племенам[681]. Самосознание членов племени обычно выражалось в общеплеменном самоназвании, однако и А. Элкин, и некоторые другие австраловеды отмечали, что в ряде случаев такое название отсутствовало[682].
Австраловеды первой половины XX в. пытались выяснить, какого рода общность представляли собой группы близких по культуре племен. Дж. Уилер признавал наличие таких групп, однако считал неудачным название «нации», данное им А. Хауиттом, и призывал сменить его на «конфедерации». По его мнению, члены такой группы отличали себя от других, называя их «дикими черными»[683]. Однако развитие полевых исследований и накопление новых данных заставило пересмотреть его точку зрения. Выяснилось, что вычленение подобных групп делалось в значительной мере искусственно, так как сами аборигены не сознавали наличия таких общностей. По словам Д. Дэвидсона, аборигены признавали в качестве «политической» (потестарной. — В.Ш.) единицы только орду, в качестве лингвистической — диалектную группу, в качестве культурной — группу с общими институтами[684]. На примере диери А. Элкин показал, что отдельные племена могли по одним культурным особенностям быть схожими, а по другим сильно различаться. Впрочем, он допускал искусственную группировку племен по тем или иным культурным характеристикам, необходимую для удобства исследования, однако считал, что такие группы следует называть не «нациями», а «общностями племен»[685]. Впоследствии было установлено, что крупные лингвистические и культурные блоки реально существуют в Австралии. Однако, по мнению супругов Берндт, их нельзя называть «нациями», так как это название подразумевает определенную степень социально-потестарного единства и сознание общих интересов, чего в аборигенной Австралии не было. Так, например, аранда являлись гораздо менее компактным лингвистическим и культурным единством, чем принято считать[686].
Развернувшиеся в начале XX в. широкие этнографические исследования в Калифорнии показали, что и там далеко не везде можно было обнаружить племена в том смысле, который им придавали теоретики конца XIX в. По словам А. Кребера, в Калифорнии не было таких племен, как у большинства североамериканских индейцев, и здесь этим термином следовало обозначать скорее «этническую, а не политическую единицу»[687]. Лишь у йокутсов и некоторых шошонов удалось обнаружить «настоящие» племена с особым названием, диалектом, территорией и централизованным управлением. Несколько менее развитая племенная организация была зафиксирована у мохавов и юма. Зато у многих других групп населения (юки, помо, майду и др.) выявилась иная картина: крупнейшие признаваемые самими индейцами общности были здесь представлены группами поселков, руководимыми единым вождем. Эти группы не имели какого-либо названия, особого диалекта или обычаев. Лингвистическая и культурная общность включала несколько таких групп, однако она не осознавалась самими индейцами и не имела никакого самоназвания[688]. Первоначально А. Кребер считал, что термин «племя» в данном случае неприменим. Для обозначения описанных групп поселков он ввел термин «племечко» («tribelet») и определил его как «мелкую группу, обладающую четко ограниченной территорией, не имеющую названия, кроме как по данной местности или какой-либо ее достопримечательности, говорящую обычно на тождественном соседним группам диалекте, но полностью автономную»[689]. Впоследствии и сам А. Кребер, и некоторые другие специалисты, оставив термин «племечко» за подобного рода группами, сочли возможным использовать термин «племя» для более крупных лингвистических общностей[690].
Изучая индейцев и эскимосов Канады, Д. Дженнес применял термин «племя» с большими оговорками. Он писал: «Термин „племя“, строго говоря, с трудом применим к восточным и северным народам Канады, так как он означает группу людей, занимающих нерасчлененную территорию, которые обладают общей культурой, говорят на одном языке и действуют как некое единство в случаях нападения или обороны. Он означает, далее, четкое политическое отграничение от соседних народов, обычно ассоциированное в свою очередь с различиями в обычаях и языке. Несомненно, в рассматриваемом районе были реальные племена такого типа… Но в целом, кого бы мы ни изучали, алгонкиноязычное население, атапасков или эскимосов, единственной четко определенной политической единицей является община»[691]. Большинство племен здесь представляли собой «всего лишь группы разрозненных общин, очень похожих по языку и обычаям; они не имели централизованной власти, но в результате тесных соседских связей и взаимных браков имели много общих интересов. У эскимосов даже такие племена отсутствовали, потому что общины были разбросаны по такой обширной территории, что они жили, не зная никого, кроме своих ближайших соседей; и, тем не менее, они так близко напоминали друг друга, что можно было проехать в некоторых районах сотни миль, не заметив сколько-нибудь заметных отличий»[692]. По наблюдениям Д. Дженнеса, языковые различия между соседними племенами иногда были так малы, что пограничные общины отличались большим сходством и нельзя было установить, где кончается одно племя и начинается другое. Общины могли отрываться друг от друга, переходить из одного племени в другое. Вследствие этого элементы культуры и языка передавались от группы к группе. По этой причине Д. Дженнес настаивал на том, что принятое деление на племена наскапи, монтанье, йеллоунайф и др. в значительной мере произвольно, причем в меньшей степени в настоящий момент, чем раньше, когда не было резерваций и население было подвижнее[693].
Исследования в Южной Африке показали, что племя у бушменов состояло из мелких автономных общин. Для него были характерны единые название и