бы то ни было, давая определение племени, оказавшее значительное влияние на исследователей последующих поколений, Л.Г. Морган опирался, прежде всего, на материалы по американским индейцам, главным образом ирокезам, отмечая малую изученность остальных племен. По мнению Л.Г. Моргана, племя характеризовалось самоназванием, диалектом, территориальным суверенитетом, наличием централизованной системы управления и общеплеменным религиозным культом[623]. Используя эту формулировку, следует иметь в виду, что подробно охарактеризованная им система племенного управления отражала ситуацию, сложившуюся у ирокезов в колониальный период[624]. Наличие подобной системы у других групп индейцев Л.Г. Моргану доказать не удалось, как не удалось обосновать и универсальность общеплеменного религиозного культа. Тем не менее, формулировка Л.Г. Моргана надолго закрепилась в науке.
Недалек от нее был и Э. Тэйлор, видевший принципы племенного единства в родстве или псевдородстве его членов, единых правовых нормах, чувстве ненависти к соседним племенам, праве собственности на четко ограниченную территорию, едином управлении и общеплеменном религиозном культе[625]. К.Н. Старке тоже считал племя универсальной организацией первобытности. Дав в целом менее удачное определение термина «племя», чем Л.Г. Морган и Э. Тэйлор, К.Н. Старке в еще большей степени гипертрофировал принцип единства управления, заявив, что «племя-это первичная форма государства»[626], тем самым пытаясь доказать изначальность государства. Правда, этот тезис не нашел поддержки у других исследователей.
Термины «племя» и «нация» в приложении к первобытному обществу долгое время сосуществовали, причем в работах разных специалистов их соотношение раскрывалось по-разному. А.Р. Тюрго считал, что племена, имевшие сходные обычаи и языки, смешивались и образовывали малые нации[627]. По А. Фергюсону, формирование «наций» началось в процессе оседания бродячих «племен». Этот процесс он пытался иллюстрировать на примере древних греков, италийцев, татар, скифов и др.[628] С другой стороны, он использовал термин «нация» по отношению к охотникам, что не свидетельствует о большой стройности его концепции. В XIX в. термины «племя» и «нация» часто использовались как синонимы. Некоторые специалисты рассматривали «нации», как этнические общности, состоявшие из нескольких социально-потестарных единиц — племен[629].
Вместе с тем во второй половине XIX в. отношение к понятию «нация» начало меняться. Одним из первых эту новую тенденцию выразил Э. Ренан, отметивший разнообразие форм этносоциальных образований на разных этапах истории. Протестуя против смешения их друг с другом, Э. Ренан попытался различить принципы, на которых строилось племенное и национальное деление, и показать, что понятие родства по отношению к нации уже неприменимо. Он считал нации поздним явлением в истории, возникшим в Европе не ранее начала средневековья[630]. Впоследствии эта идея развивалась в работах многих историков и социологов, которые отныне применяли термин «нация» лишь к социальным общностям, заключенным в государственные рамки, а некоторые возводили начало формирования наций к народным движениям XV–XVI вв. и даже к более позднему периоду[631].
Среди этнографов Л.Г. Морган одним из первых попытался отказаться от понятия «нация» в применении к первобытности. Протестуя против частого использования этого понятия для характеристики общностей американских индейцев, Л.Г. Морган указывал, что термины «нация» и «племя» не тождественны. По его мнению, нация возникла из слияния нескольких племен, объединенных общим управлением, в единый народ, как это произошло в Афинах, Спарте и Риме. Ничего подобного в аборигенной Америке не наблюдалось[632]. По Л.Г. Моргану, нации возникали на заключительном этапе родового общества[633]. Э. Тэйлор придерживался аналогичной точки зрения[634]. Оба ученых считали, что непосредственным предшественником нации был военный союз племен, который Л.Г. Морган называл конфедерацией. С этих пор термин «нация» надолго почти полностью исчез из общей литературы о первобытности. Дольше всего он сохранялся в австраловедении в работах А. Хауитта, Б. Спенсера и Ф. Гиллена. А. Хауитт называл «нациями» группы австралийских племен, поддерживавших дружеские отношения, осуществлявших взаимные браки, устраивавших общие церемонии и имевших для своих членов общее название, в переводе означавшее «человек»[635]. Вслед за ним термин «нация» в том же значении применяли Б. Спенсер и Ф. Гиллен. Однако уже их работы воочию показали условность предложенной А. Хауиттом интерпретации этого термина. Выяснилось, что в зависимости от принятого критерия племена можно относить то к одной, то к другой «нации»[636]. Полного культурного тождества между племенами одной «нации» не было: одни обряды были характерны для племен разных «нации», другие — лишь для части племен одной «нации» Тем не менее, оба автора сохранили понятие «нации»[637], не найдя, впрочем, в этом последователей.
В последние годы, по-видимому, в связи со спорами вокруг концепции племени термин «нация» вновь, хотя и редко, начинает встречаться в литературе, посвященной отставшим в своем развитии народам. Так, Д. Дамас, например, недавно использовал его при описании медных эскимосов[638], Р. Диксон — при описании австралийцев[639], а Г. Фейт — при описании алгонкиноязычных кри[640].
Третьим термином, который одно время широко использовался в этническом значении, является термин «раса». Его применение тесно связано с концепцией, возникшей в начале XIX в. в работах А. Гумбольдта и Ж. Кювье. Путешествуя по Южной Америке, А. Гумбольдт отметил у местных индейцев «тесную вязь между языком, характером и физическим строением» и заключил, что она «поддерживает и увековечивает различие между народами»[641]. Он писал: «Коренные жители подразделяются на бесконечное множество племен; питая жестокую ненависть друг к другу, они не роднятся между собой, хотя бы даже их языки происходили от одного и того же ствола и, хотя бы их владения разделялись лишь узким рукавом или грядой холмов. Чем малочисленнее племя, тем чаще браки, на протяжении столетий заключаемые между одними и теми же семьями, приводят к установлению некоторого однообразия внешнего вида, созданию физического типа, который можно назвать национальным»[642].
Через 3 года после выхода записок А. Гумбольдта, в 1817 г. Ж. Кювье идентифицировал культуру с расой, считая, что последняя определяет тип культуры. К середине 50-х годов XIX в. эта идея, пропагандировавшаяся в расистских работах Р. Нокса, А. Гобино, Дж. Нотта и Г. Глиддона, широко распространилась в Европе. А во второй половине XIX в. социодарвинисты отстаивали мнение о том, что расовые признаки постоянны и каждая нация представляет собой отдельную расу[643]. С тех пор и до середины XX в. в зарубежной литературе часто смешивались разные уровни расовой классификации и термин «раса» использовался многими специалистами в этническом смысле: писали о расе австралийцев, расе бушменов, расе андаманцев, расе готтентотов, расе малайцев и т. д. Примеры этого во множестве можно найти в работах Г. Спенсера и некоторых других эволюционистов.
В 1911 г. вышла книга