Выстрел. Укрывшийся за каретой разбойник валится на землю. Подпись: Помпилио дер Даген Тур.
Выстрел. И падает на дорожку человек с факелом. Подпись.
Выстрел. И на ступенях крыльца появляется еще один труп.
До особняка четверть лиги. Для «Трактирщицы» – пустяк, для Помпилио – тем более. И пули в бамбаде подходящие – тяжелые «единороги», пробивающие стальной лист с тысячи шагов.
Выстрел. Выстрел. Выстрел.
Не бой, а бойня, хладнокровное убийство, но тонкости бамбадао не волнуют, ибо сейчас он не человек, а Хоэкунс. Он ищет цели.
Выстрел.
Разбойники понимают, что беспощадный, не знающий промаха воин их попросту отстреливает. Разбойники начинают суетиться, искать другие укрытия и попадают под огонь приободрившихся защитников поместья. Слуги дер Суан знают, что хозяйка ждала на ужин бамбадао, и встречают прибытие Помпилио радостными воплями.
Выстрел. «Единорог» насквозь прошивает деревянный забор и входит в грудь укрывшегося за ним бандита. Следующая пуля попадает убегающему разбойнику в спину. Он подпрыгивает, кричит, потом падает на клумбу с белыми лилиями и царапает ногтями землю. Выстрел…
– Они разбегаются! – орет Хайме.
– Нет.
– Нет?!
– Они умирают, – уточняет Ивар. – Не успеют разбежаться – бамбадао их перебьет.
– Сделай что-нибудь, кретин! За что тебе деньги платят?!
Менсалиец отвечает галаниту злобным взглядом, но слова его, тем не менее, весьма сдержанны:
– Пачик не говорил, что придется воевать с бамбадао.
– Какая разница? Вас десять человек!
– К дому пошли тридцать.
– Там был сброд, а вы…
– Мы не пойдем! – отрезает Ивар. И менсалийцы поддерживают вожака одобрительным гулом. Черные повязки исчезают в карманах. Боя не будет.
– Испугались?
«Твари! Тупые животные! Ублюдки!»
Коляска подъезжает к особняку. Лысый адиген в белой офицерской форме спрыгивает и бежит к крыльцу. Кажется – вот он. Один. Иди и убей. Но… Но десять менсалийских головорезов не испытывают никакого желания атаковать одинокого адигена.
– Он занят, пытается спасти людей из огня… Вы можете подобраться…
Хайме почти умоляет.
– Это бамбадао, синьор Линчик, – угрюмо отвечает менсалиец. – Если разбойники убили его тетушку, нам нужно быть как можно дальше отсюда.
– Ты что, смеешься?
– Поверьте, синьор Линчик, мне доводилось видеть взбешенного бамбадао – нам лучше уехать.
– Я доложу о проявленной трусости агенту Пачику, – обещает Хайме. – Я думаю, он вас…
– Зато я останусь жив, – пожимает плечами Ивар и разворачивает коня.
Линчик скрипит зубами.
– Тетушка Агата!
Дым обжигает ноздри и глотку. Стены дышат огнем, перекрытия готовы обрушиться, некоторые балки уже на полу, но Помпилио не уходит. Мечется по комнатам и кричит:
– Тетушка!
Валентин успел облить его водой, но она уже испарилась. Скоро начнет испаряться плоть, точнее – жариться. Но Помпилио не уходит.
– Тетушка!!
Большого зала почти не существует. Сейчас это печь, которая скоро станет пеплом, но Помпилио замечает тело и бросается в огонь. Успевает вытащить старушку и бегом несет ее к дверям. Он уже знает, что Агата дер Суан мертва, но не собирается оставлять ее в гибнущем доме. Он хочет сказать ей «прощай». Он должен сказать ей «прощай».
– Мессер, сюда!
Верный Валентин заставил слуг таскать воду и сумел сделать для Помпилио коридор. Не безопасный и не длинный, но сумел. Помпилио выбегает во двор, и слуги, как по команде, прекращают таскать ведра. Они понимают, что дом обречен. Слуги останавливаются, а верный Валентин подходит к хозяину и очень тихо говорит:
– Мне очень жаль, мессер.
И в его голосе столько же горечи, сколько в задымленных легких Помпилио.
Адиген бережно кладет Агату дер Суан на землю, садится рядом и говорит:
– Пусть все уйдут.
– Да, мессер.
Но Помпилио уже не слышит слугу. Он держит старуху за руку и беззвучно просит у нее прощения за то, что опоздал. Потом молчит. Потом снимает с груди медальон, целует изображение Доброго Маркуса, наматывает цепочку на руку, закрывает глаза и начинает молиться. Очень-очень тихо. Очень-очень искренне.
Особняк умирает, конюшня уже умерла, слуги пытаются спасти флигель и хозяйственные постройки. Они не обращают внимания на мертвых, потому что нужно победить огонь. Потому что мертвые никуда не денутся. Слуги таскают воду, а на опушке появляется Бен. Он смотрит на пылающее поместье, на суетящихся слуг, на разбежавшихся коней, потом замечает уцелевшую коляску, живую кобылку при ней и возносит хвалу святому Альстеру.
А рядом с коляской сидит на земле рыдающий мальчишка. Валентин мажет его обожженные руки густым кремом, перевязывает куском ткани, треплет по голове и что-то говорит. И мальчишка перестает плакать. Он недоверчиво смотрит на Теодора, а тот с серьезным видом кивает, подтверждая свои слова, и снова треплет его по голове. Не снисходительно, а с уважением. Мальчишка озирается, смотрит на разбежавшихся коней и неуверенно улыбается. Его руки заживут еще не скоро, они горят, и боль рвет мальчишку, но он смотрит на спасенных лошадей и улыбается. Он знает, что поступил правильно.
А Помпилио продолжает молиться.
Тетушка Агата родом с Кааты, ее ждет другой Праведник, но Помпилио всё равно молится Доброму Маркусу, уговаривая лингийского покровителя позаботиться о женщине, которая была дорога одному несчастному адигену. Помпилио молится, потому что ничего другого для Агаты дер Суан он сделать не может. Потому что он опоздал.
* * *
– Мы требуем свободы!
– Свобода для всех!
– Да здравствует свободная Заграта!
– Да здравствует Трудовая партия!
Лозунги неслись уже над всем Альбургом. Отравленным ветром струились по старинным улицам, устраивали небольшие торнадо на площадях и перекрестках, вертясь вокруг поднявшихся на ящики пропагандистов, и летели дальше. Лозунги проникали в уши и впивались в души. Лозунги нашептывали: «Будет лучше», «Будет лучше»… И требовали: «Повторяй!»
– Мы хотим равноправия!
– Мы хотим счастья!
– Да здравствует Трудовая партия!
И люди повторяли.
Первые два часа митинг Трудовой партии был действительно мирным. Ораторы держали себя в руках, радикальных идей не высказывали и полицейских не раздражали. Разогревали толпу лозунгами горячими, но законными, вполне укладывающимися в рамки парламентской борьбы. Однако потом на западе появились столбы дыма. Пошел слух, что толпа разграбила винные склады. Поднявшийся на трибуну Майер заявил, что полиция стреляет в людей, и показал окровавленного человека.
Началось волнение.
А наблюдавшие за митингом полицейские упустили момент для вмешательства, не поняли, что собравшуюся на Университетской площади толпу пора разгонять любой ценой.