хриплю я.
– В чем?
– Я был эгоистом.
– Я не должен был этого говорить, – он отводит взгляд.
– Нет, должен. Ты просто говорил правду. Я и правда был эгоистом.
– А как же твой дом?
– Дом подождет. Я хочу помочь тебе бороться. Ты не сможешь сделать это в одиночку.
Тут он поворачивается ко мне. Я удивлена, увидев печаль на его лице. Но не за себя самого и не за горняков Рок-Спрингса. А за меня и за то, от чего, как он знает, мне пришлось отказаться, чтобы быть здесь сейчас. Я не могу встретиться с ним взглядом, его откровенность делает мое решение остаться еще более окончательным.
– Нам нужен адвокат, – говорит Нельсон, когда этот момент проходит. – Я написал всем, кого смог найти здесь и в Вайоминге. Никто из них не возьмется за наше дело. Оно может умереть, даже не начавшись.
– А как насчет «Шести компаний», – говорю я. – Мы можем написать и попросить их о помощи. Напишем на китайском языке, чтобы они действительно выслушали.
Нельсон со стыдом опускает глаза.
– Я не знаю как, – говорит он.
– Я могу написать, – говорю я, не подумав. Еще одна правда, которую я скрывала годами, открылась за считаные секунды. Но правда меня больше не пугает. – Я красиво пишу, – продолжаю я. – Учился у наставника каллиграфии.
Тогда он смеется.
– Что такое? – говорю я, защищаясь. – Ты мне не веришь?
– Как я могу тебе не верить, – говорит он. – Ты забыл, Джейкоб? Еще до того, как я узнал тебя, я сказал, что у тебя руки художника.
В комнате Нельсона мы сразу приступаем к делу. Нельсон стоит, а я сижу за столом, освобожденным от книг и бумаг. В моей руке ручка. Ее вес отличается от кисти, все иначе по сравнению с сидением на коленях перед бескрайним простором свитка, но все же я испытываю восторг, который приходит лишь с исцелением тела.
– Город обещает защищать своих жителей, что означает: всех жителей, а не только некоторых, – повторяет Нельсон. Пока мы не виделись, он проштудировал газеты и государственные архивы в поисках записей о приисковых городках в Айдахо, Орегоне и Вайоминге со значительными китайскими общинами. Он обнаружил случаи насилия против китайцев, происходившие двадцать лет назад, некоторые из которых привели к судебным искам против преступников.
– Действия по небрежности… жестокая зачистка… имущество уничтожено, повреждено или утрачено… жестокое массовое насилие… прецедент, прецедент, прецедент… – пишу я.
Вода. Лошадь. Гора. Зуб. Иероглифы, которые были отодвинуты в сторону, запрятаны на давно недоступные полки, теперь возвращаются ко мне. Дерево. Глаз. Трава. Птица. Символы толпятся на кончике пера, с нетерпением ожидая быть написанными.
Я не знаю, как пишутся по-китайски некоторые слова: если они простые, я думаю об иероглифах, которые могли бы их составить, позволяя сердцу указывать путь, как говорил наставник Ван. Остальные слова Нельсон помогает написать по-английски. Моя рука быстро движется, привычные мышцы напрягаются без колебаний. Я представляю богиню Нюйву из истории про Линь Дайюй. Каждый штрих, который я делаю, – это небесное восстановление самой себя.
Ум может забыть все, что угодно, но тело помнит. И поэтому я провожу день с Нельсоном, вспоминая. Кажется, это самая интимная вещь, которую я когда-либо делала с другим человеком.
– Твое письмо и правда прекрасно, – говорит Нельсон позже, держа готовое послание. Три листа, с лицевой и оборотной стороны. Когда он подносит письмо к окну, сквозь него проникает свет, и я вижу сразу все черные буквы, словно маленькие косточки в плоти бумаги. Она выглядит сильной.
Я говорю ему спасибо. Я никогда не занималась каллиграфией в чьем-либо присутствии, кроме наставника Вана, и это новое чувство. Какое-то мгновение я ожидаю услышать, как мой старый учитель укажет на все недостатки и ошибки в написании. «Ты слишком крепко нажимал вот здесь, – сказал бы он. – А вот тут не полностью вложил сердце». Но Нельсона это не волнует. Вместо этого он замолкает, любуясь иероглифами, которые не может прочесть.
– Ты должен гордиться собой, – наконец говорит он.
Я отвечаю ему, что горжусь.
2
Неделю спустя, накануне Праздника середины осени [9], Нам и Лам рано закрывают магазин, чтобы попраздновать. Мы задергиваем жалюзи, запираем двери, вешаем красные фонари и возжигаем благовония божествам на удачу. Нам готовит лунные пряники с пастой из семян лотоса внутри, и они напоминают мне те, что пекла моя бабушка с добавлением сиропа и щелочной воды, их корочки были мягкие и блестящие. Мы с родителями собирались вокруг стола и ждали, пока она разрежет лунный пряник на четыре части, раздав каждому по одной. Нам не слишком полагается на традиции и церемонии, вместо этого раскладывает пряники и призывает нас есть быстро. Я кусаю свой, паста из лотоса прилипает к деснам. Вкус сладкий, но напоминает о доме.
У входа в магазин мы раскладываем апельсины, груши, дыни, вино. Это подношение Чанъэ, богине луны. Ее история такова: Чанъэ была женой стрелка Хоу И. Однажды в небе взошло десять солнц, и их общий жар нанес вред земле. Хоу И с большим мастерством сбил девять из этих солнц. Впечатленная его трудами, Царица Небес послала ему эликсир бессмертия, который перенесет выпившего на небо и превратит в бога. Не желая оставлять свою возлюбленную Чанъэ, Хоу И отдал ей эликсир на хранение.
Но они не были в безопасности, конечно же, они не были в безопасности. Так всегда происходит в этих историях. Ученик Хоу И по имени Пэнмэн подслушал их план. Однажды днем, когда Хоу И был на охоте, Пэнмэн ворвался к ним и попытался заставить Чанъэ отдать эликсир. Она отказалась, вместо этого проглотила эликсир и улетела на Луну, самое близкое к Земле место в небе. Потому что хотела быть рядом с мужем. В день полнолуния Хоу И приносил любимые фрукты и пирожки Чанъэ, надеясь, что она будет здорова и сыта, надеясь, что даже с Луны сможет увидеть, как сильно он любит и скучает по ней.
Когда я была маленькой, мы тоже раскладывали эти подношения, чтобы полная луна освещала наши фрукты и пироги. Я представляла Чанъэ, одинокую богиню, сидящую на луне, как ее желудок набит всей разложенной едой. В глубине души я знала, что она никогда не сможет по-настоящему насытиться, по крайней мере, без того человека, которого она любила больше всего на свете.
В магазине – доме, который мы для себя построили, запах еды поглощает нас. Лам потушил в чесноке и зеленом луке целую рыбину. Еще был рис, сладкая колбаса,