ботинок, входящих в магазин. Что-то звенит. Нам и Лам стонут. Нельсон молчит.
Затем я слышу стук ботинок рядом с ухом.
– Только двинься, и я буду стрелять, – рычит кто-то. Я думаю о коричневом свертке, который Уильям дал мне в тот день в Бойсе, о маленьком пистолете, о том, как я спрятала его в мешке с просом в глубине склада. Он сейчас так далеко. Я чувствую, как мои руки дергают назад, затем два наручника бьют по моим запястьям, ушибая кость. Кто-то поднимает меня, чтобы я встала.
– Вы арестованы за убийство Дэниела М. Фостера, – лает на нас откуда-то невидимый шериф Бейтс. – Вас доставят в тюрьму округа Пирс, где вы будете ждать суда.
Мое тело вспыхивает холодом. Тот сердитый мужчина, который зловеще стоял у витрины нашего магазина, был мертв? Призрак, как называл его Лам.
Первым реагирует Нам, вторя моим мыслям.
– Убит? – кричит он. – Фостер? Как?
Лам спрашивает у пола:
– Когда? Почему?
Нельсон говорит последним, его паника выталкивает слова.
– А его семья знает?
– Не возражай мне, мальчишка, – говорит шериф Бейтс. – А теперь мы выйдем чинно и спокойно, и не суетясь. – Мы покидаем магазин один за другим и движемся к повозке, ожидающей у входа в магазин. Улица уже заполнена народом, собравшимся около «Товаров Фостера». Некоторые женщины плачут; другие зажали рты руками. Лица мужчин мрачные.
– Нельсон, – шепчу я, пока мы забираемся внутрь повозки. – Что происходит? О чем они говорят?
Нельсон не отвечает. Не уверена, что он меня слышит.
Мы не одни в повозке – внутри уже кто-то есть. Кажется, он похож на нас. Молодой человек не обращает на нас внимания, когда мы входим. Один из его глаз начал наливаться фиолетовым.
Повозка движется вперед. Наши тела соприкасаются. Мои руки вывернуты за спиной, они онемели. Я пытаюсь что-нибудь написать указательным пальцем, но иероглифы не приходят.
4
Гниль следует за нами по тюрьме. Путь до нашей камеры недолгий – тюрьма округа Пирс представляет собой простой серый двухэтажный барак с десятью камерами и без окон. Дом для мелких воришек и нарушителей, а теперь и для нас. Воздух внутри здания холодный и спертый. Мы словно оказались в пещере, погребенной в самом темном уголке земли. Это место забытых вещей.
Один охранник идет впереди, другой позади нас. Мы движемся гуськом: сначала Нам, потом Лам, Нельсон, я и пятый мужчина, который пока не открывал рта. Голова Нельсона передо мной держится ровно и прямо, его шея все еще сильная. Глядя на него, я чувствую себя укоренившейся в земле.
– Не спотыкайся, парень, – предупреждает охранник сзади, его слова кусают нас за пятки. Я хочу поговорить с Нельсоном, задать охранникам вопросы и потребовать ответов, но глухое эхо наших шагов говорит мне, что сейчас не время чесать языком. Нам, Лам и Нельсон тоже молчат. Мы все знаем, хотя нам об этом не говорили, что молчание – лучшая защита, которая у нас есть.
– Наконец-то добрались до этих ублюдков-китаез, – рычит голос из одной камеры. Из другой нам плюют под ноги, когда мы проходим мимо. Из какой-то камеры идет жалкий вой. Я не могу заставить себя посмотреть на то, что издает этот звук. Охранники равнодушны. Интересно, они уже привыкли к таким звукам? Может, они больше не видят в камерах людей, а только плоть в комнате.
Наша пустая камера в конце коридора на втором этаже. Она маленькая: если мы все уляжемся рядом друг с другом, то едва поместимся внутри. Еще одна темная комната, из которой нет выхода. Еще одна клетка. Мы входим, запах вчерашней мочи из ведра в углу удушает. Охранник впереди, который теперь закрывает дверь, ликует.
– Вы, китаезы, наконец-то свое получите, – напевает он. Он вставляет ключ в замок и поворачивает его. Убийственный щелчок разносится по всему зданию. Затем они со вторым охранником уходят.
– Должно быть, это ошибка, – говорю я, поворачиваясь к Нельсону.
– Как они могут думать, что мы убили этого человека?
– Я не верю, что он действительно мертв, – рявкает Лам. – Я хочу увидеть тело. Где доказательство?
– Он не может быть мертв, – робко говорит Нам. – Кто захочет убивать человека?
– А вы что думаете? – говорит Нельсон, и нам требуется мгновение, чтобы понять, что он говорит не с кем-то из нас, а с пятым мужчиной.
В камере темно, но мы поворачиваемся к нему. Его волосы взлохмачены, губы потрескавшиеся и белые. Я понимаю, что его лицо покрыто синяками, которые еще не рассосались. Люди, арестовавшие нас, способны на такое?
Нам первым подходит к мужчине.
– Да, – говорит он, обнадеживающе и добродушно. – Кто ты?
Мужчина не привык к такому вниманию. Возможно, он этого не хочет. Он отступает, широко раскрыв глаза. Он качает головой.
– Ты можешь поговорить с нами, – мягко говорит Нельсон. – Кто ты? За что они посадили тебя сюда?
Мужчина снова жестикулирует, указывая на свой рот. Я смотрю, как кружатся его пальцы, и тогда понимаю, почему он молчит.
– Он немой, – говорю я им. Я обращаюсь к мужчине: – Ты не смог бы заговорить, даже если бы захотел, верно?
Мужчина грустно смотрит на нас. Затем открывает рот. Вместо языка извивающийся червь с пятнистой плотью. Без кончика. Нам отступает, хватаясь за Лама. Я отворачиваю голову к плечу, чтобы меня не стошнило.
Только Нельсона, похоже, это не смущает. Он кладет руку на плечо мужчины.
– Эти люди сделали это с тобой?
Мужчина качает головой, заламывая руки. Он указывает на свой рот, затем снова качает головой. Затем указывает на свой багровеющий глаз и на место, где стоят охранники.
– Должно быть, это был кто-то другой, – говорю я, сглатывая желчь. – Но синяки. Они свежие.
Мужчина кивает. Он поднимает палец и начинает чертить что-то в воздухе.
– Он пытается писать, – говорит Нам.
– Я не могу это прочитать, – говорит Лам. Я подхожу к мужчине и беру его за руку. Он смотрит на меня так, как будто его проткнули.
– Вот, – говорю я, протягивая ладонь. – Напиши тут.
Он колеблется, затем вытягивает палец, его ноготь острый и тонкий. На моей ладони он вычерчивает иероглиф, который не нужно долго расшифровывать.
– Итак, – говорю я. – Это Чжоу.
И я стараюсь не чувствовать жалости оттого, что символ его имени, 周, включает в себя «рот».
Это маленькая, но важная победа. Мы по очереди хватаем его за руки, и когда Нам снова набирается храбрости, он даже заглядывает Чжоу в рот, перечисляя травы, которые мы продаем в магазине, как будто что-то поможет отрастить отрезанный язык. Однако радость