Нет, не так! (Читает иначе.)
«И будет пусть сераль отныне вновь закрыт, —Пусть наша жизнь опять обычный примет вид».
Аббат (подходит к ней). Великолепно!
Адриенна. Господин аббат де Шазейль!
Принц. Ослепительно!
Жувено. Вы о бриллиантах?
Принц. Подарок королевы? Да, великолепны! Я уже предложил мадемуазель Лекуврёр шестьдесят тысяч ливров в случае, если ей вздумается расстаться с ними!
Жувено и Данжевиль отходят в глубину сцены, к камину.
(Адриенне.) Вы все еще отделываете роль? Чего же вы добиваетесь?
Адриенна. Правды.
Аббат (смотря на Кино). Но ведь вы занимались с первоклассными руководителями.
Мишонне (к Кино, собирающемуся уйти). Не уходите, господин Кино. Мы еще не начинаем.
Аббат (Адриенне). Над ролью Роксаны, например.
Адриенна. К сожалению, у меня не было руководителей! (Замечая Мишонне.) Впрочем, ошибаюсь. Я чуть было не проявила неблагодарности, говоря, что у меня нет учителей. Есть чудесный человек, искренний и требовательный друг; его советами я всегда руководствуюсь, его сочувствие всегда поддерживает меня. (Подходит к Мишонне и протягивает ему руку.) Вот он! И я не сомневаюсь в успехе только тогда, когда он скажет: «Хорошо! Вот так – хорошо!»
Мишонне (готов прослезиться). Адриенна! Что ты! Зачем это? Нет слов…
Аббат (перешел к Мишонне, к правой кулисе). Но как же это так, господин Мишонне, вы – такой хороший советчик, а сами…
Мишонне. Такой плохой актер, хотите вы сказать, господин аббат? Я и сам частенько задумываюсь над этим. Это, вероятно, оттого, что я не сосьетер.
Дежурный. Господа и дамы, начинается первое действие.
Кино (у камина). А дамы еще не готовы!
Адриенна (проходит мимо зеркала слева). Я готова.
Данжевиль (подходя к авансцене). И я готова, хотя и играю только во второй пьесе.
Кино. А мадемуазель Дюкло?
Мишонне. Я заходил в ее уборную четверть часа тому назад… она была уже загримирована и одета и что-то писала…
Принц. Ах, писала!..
Данжевиль. В гриме и в костюме! (Аббату, который близко подошел к ней.) Осторожнее, аббат! Вы помнете мой костюм!
Мишонне. Видимо, какое-то спешное письмо.
Данжевиль (смотря на принца). Или такое, которого ждут с нетерпением.
Принц. Что это значит?
Жувено (вполголоса, принцу Бульонскому). Я вам скажу. Горничная мадемуазель Дюкло…
Принц (с улыбкой). Пенелопа?
Жувено. Держала сейчас в руках письмо, за которое, по ее словам, ваша светлость дорого заплатили бы.
Принц. Я? Заплатил бы за письмо?
Жувено. Отсюда можно заключить, что оно предназначается не вам. Впрочем, это всего лишь предположение… Но у нас, когда дело касается измен, охотно строят предположения, много болтают, сплетничают, выдумывают, а потом почти всегда все это оправдывается.
Пуассон (сидит у стола, направо). Судьба!
Принц (в сторону, взволнованно). Скорее! Надо расспросить Пенелопу. (Шепотом, аббату.) Пойду, аббат, займусь нашим делом.
Аббат. Чудесно! Где же мы встретимся?
Принц. Здесь, после третьего акта.
Аббат. Хорошо!
Мишонне. Пожалуйте, мадемуазель Жувено. Пожалуйте, господин Кино.
Актрисы уходят через левую дверь на сцену.
Кино (которого Мишонне торопит). Иду, иду. (Пропуская аббата, с которым он встретился у левой двери.) Прошу, господин аббат, прошу.
Аббат. Прошу, ваше турецкое превосходительство.
Оба уходят.
Принц (в сторону, направляясь к двери справа). Крошка Пенелопа никогда не внушала мне доверия; в театре уже одно ее имя не сулит ничего хорошего[116]. (Уходит.)
Явление IV
Адриенна (сидит слева), Мишонне.
Мишонне (смотрит на Адриенну, которая опять повторяет шепотом роль). Подумать только: она так расположена ко мне, а я целых пять лет все никак не решусь ей признаться… Дело объясняется просто: она – сосьетерка, а я – нет. Она молода, а я уже нет. Но сегодня, мне кажется, день неудачный. Отложим на завтра. Однако завтра я буду еще старше. И ведь она ничего не любит… кроме трагедии. (Направляется к Адриенне, стараясь приободриться.) Ну же! (В смущении подходит к ней.) Повторяешь роль?
Адриенна. Да.
Мишонне (смущенно). Кстати, о роли… Если только я тебе не помешаю… Я так давно играю роли наперсников и выслушиваю всякие признания… А ведь и у меня есть кое-что, в чем…
Адриенна (с любопытством). Мне признаться?
Мишонне. Вот именно. Помнишь моего двоюродного дядюшку, лавочника с улицы Феру?
Адриенна. Как же.
Мишонне. Так вот – бедняга на днях умер.
Адриенна. Вот горе!
Мишонне. Конечно, конечно, горе! Но он завещал мне целых десять тысяч турских ливров.
Адриенна. Вот счастье!
Мишонне. Да не такое уж счастье! Потому что у меня никогда не бывало таких денег, я прямо-таки не знаю, что с ними делать, и это не дает мне покоя.
Адриенна (улыбаясь). Вот горе-то!
Мишонне. Да не такое уж горе, потому что теперь у меня возникла идея, которая, не получи я наследство, пожалуй, так и не пришла бы мне в голову… Я имею в виду: не жениться ли мне…
Адриенна. Превосходная мысль… (Вздыхает.) Если бы и мне тоже…
Мишонне (радостно). Ты не имела бы ничего против?
Адриенна. А разве вы не заметили, что с некоторых пор все они твердят: талант Адриенны совсем изменился.
Мишонне (живо). Это совершенно верно. Твой талант все растет. Никогда еще ты не играла Федру, как третьего дня.
Адриенна (взволнованно, с удовлетворением). Правда? В тот день мне было так тяжело! Я была так несчастна! (С улыбкой.) Не каждый вечер выпадает такое счастье!
Мишонне. А что случилось?
Адриенна. Ходили слухи о сражении… и не было никаких вестей… я думала: он ранен… убит, быть может. О, весь страх, всю боль, все отчаяние, которые может вместить сердце, – я все это поняла, все выстрадала… Теперь я могу все это выразить, а главное – радость… Я вновь увидела его!
Мишонне (вне себя). Что я слышу? О небо! Ты влюблена в кого-то…
Адриенна. Как скрыть это от вас, от вас, моего лучшего друга!
Мишонне (стараясь взять себя в руки). Но… как же… как же это случилось?
Адриенна. Это случилось у подъезда Оперы, после бала[117]. Несколько молодых офицеров вздумали преградить мне дорогу к моей карете. Они, вероятно, возвращались с веселого ужина, от которого рассудок их несколько помутился – а то кто из них решился бы оскорбить женщину? Но тут некий молодой человек, мне незнакомый, воскликнул: «Господа! Это мадемуазель Лекуврёр. Расступитесь!» Когда же мои недруги – их было четверо – ответили на это приказание взрывом хохота, мой таинственный покровитель мгновенно и с необыкновенной силой одним ударом свалил в разные стороны двух противников, взял меня на руки, донес до кареты и опустил на подушки. В это время офицеры, поднявшись с земли, прибежали со шпагами в руках: «Сударь, я требую сатисфакции!» – «К вашим услугам». – «Начните с меня!» – «С меня!» – «С кого вам угодно начать?» – «С обоих!» – ответил он и стал наступать сразу на двоих. Я вскрикнула, а он мне сказал: «Не беспокойтесь, мадемуазель. У вас будет ложа первого яруса. А мы с вами, господа, – на сцену!» Что же вам еще сказать? Меня объял ужас, и все же я не могла оторваться от этого зрелища… Если бы вы только видели, как он встречал острия четырех шпаг, направленные против него! Его рука, его взгляд выдавали в нем героя. Он не только не отступал, а, наоборот, подзадоривал, вызывал их. Он как бы говорил:
«Сюда, наваррец, мавр, Кастилья, Арагон,Все, кто в Испании бестрепетным рожден».[118]
Вокруг уже собралась толпа, на ее крики со всех сторон сбегались стражники. Наши противники, устыдившись своего численного превосходства и боясь света факелов, один за другим исчезли с поля сражения.
«И бой кончается, затем что нет бойцов».[119]
Мишонне (с живостью). И после этого ты снова виделась с ним?
Адриенна. На другой же день. Разве могла я запретить ему явиться ко мне, справиться о моем здоровье, особенно когда он мне признался, что он – иностранец, простой офицер, бедный, без титула, даже без громкого имени, что все его достояние – храбрость. Вот в этом-то и заключалось для меня его могущество. Будь он богатый и влиятельный, он был бы мне безразличен. Но как противиться бедному, несчастному, мечтающему, как и я, только о любви и славе?