Нельзя не вспомнить и о том, что в 1929-1930 годах по обвинению в "монархическом заговоре" и других подобных грехах было арестовано большинство виднейших историков России разных поколений - С. В. Бахрушин, С. К. Богоявленский, С. Б. Веселовский, Ю. В. Готье, Б. Д. Греков, В. Г. Дружинин, А. И. Заозерский, Н. П.(не путать с Д. С.) Лихачев, М. К. Любавский, В. И. Пичета, С. Ф. Платонов, С. В. Рождественский, Б. А. Романов, Е. В. Тарле, Л. В. Черепнин, А. И. Яковлев и многие другие. Но всего через несколько лет все они - за исключением Любавского, Платонова и Рождественского, которые, увы, не дожили до освобождения - не только возвратились к работе, но и были вскоре удостоены самых высоких почестей и наград. К этому следует добавить, что почти все "обвинители" С. Ф. Платонова и других, начиная от воинствующих марксистских историков Г. С. Фридлянда и М. М. Цвибака и кончая руководителями ОГПУ и ЦКК ВКП(б) Я. С. Аграновым и Я. X. Петерсом, были в 1937-1938 годах репрессированы. Поистине символическим актом явилось переиздание в том же 1937 году основного труда скончавшегося в 1933-м главного обвиняемого, С. Ф. Платонова, и избрание в 1939 году недавних "врагов", Ю. В. Готье действительным членом и С. В. Бахрушина - членом-корреспондентом Академии наук...229
Конечно, коренная перемена в отношении власти к дореволюционной истории (и, соответственно, историкам) - это только одна сторона поворота, о котором идет речь, и для воссоздания полной картины пришлось бы подробно говорить чуть ли не обо всех областях и аспектах жизни страны в 1934-1936 годах.
Но в данном случае важнее всего понять, что столь масштабный и многосторонний поворот неверно, даже нелепо рассматривать как нечто совершившееся поличному замыслу и воле Сталина. Как уже говорилось, позднее тот же Троцкий, стремясь переломить нараставшие тогда симпатии левых кругов Запада к Сталину, приписывал его личным усилиям чуть ли не все, что происходило в 1930-х годах в СССР. Об этом критически говорится в восторженном в целом жизнеописании Троцкого, принадлежащем Исааку Дойчеру, который, в частности, счел нужным написать: "Апологетам Сталина... Троцкий отвечал с таким гневом, который, хотя был и оправдан, выставлял его фольклорным злоумышленником"230, - то есть сочинителем "сказок" в духе упомянутого выше "Тараканища".
Но это, повторяю, было попыткой остановить рост культа Сталина на Западе. На деле же Троцкий был, конечно, много умнее, и в своем дневнике (который был опубликован лишь в 1986 году) вполне обоснованно записал еще 18 февраля 1935 года, что "победа... Сталина была предопределена. Тот результат, который зеваки и глупцы (позже он сам, в сущности, присоединился к таковым! - В.К.) приписывают личной силе Сталина, по крайней мере, его необыкновенной хитрости, был заложен глубоко в динамику исторических сил. Сталин явился лишь полубессознательным выражением второй главы революции, ее похмелья"231.
Впрочем, и в своем опубликованном в 1936 году сочинении "Преданная революция" Троцкий, ставя вопрос, "почему победил Сталин?", ответил так (эти слова уже цитировались): "каждая революция вызывала после себя реакцию или даже контрреволюцию" - то есть суть дела заключалась в закономерном ходе истории после любой революции, а не в "индивидуальной" идеологии и политике Сталина, который, правда, сумел так или иначе понять реальную "динамику исторических сил".
Эту "динамику", как видим, понимал и сам Троцкий, но он - в сущности, противореча своему собственному верному "диагнозу", - оценивал закономерный отказ от крайних разрушительных последствий революционного катаклизма безоговорочно отрицательно. Он явно жаждал все более интенсивного "углубления" революционной "переделки" жизни, в конце концов - полного уничтожения складывавшегося в течение столетий бытия России, пытаясь приписывать это устремление большинству ее населения, которое будто бы возмущалось явлениями "реставрации".
В противовес Троцкому Георгий Федотов (который, как мы помним, сам был в свое время, до революции, членом РСДРП) писал в том же 1936 году: "Россия, несомненно, возрождается материально, технически, культурно. ...Одно время можно было бояться, что сознательное разрушение семьи и идеала целомудрия со стороны коммунистической партии загубит детей. Мы слышали об ужасающих фактах разврата в школе, и литература отразила юный порок. С этим, по-видимому, теперь покончено... Школы подтянулись и дисциплинировались. Нет, с этой стороны русскому народу не грозит гибель... строится, правда, очень элементарное, но уже нравственное воспитание. Порядок, аккуратность, выполнение долга, уважение к старшим, мораль обязанностей, а не прав - таково содержание нового послереволюционного нравственного кодекса. Нового в нем мало. Зато много того, что еще недавно клеймилось как буржуазное... В значительной мере реставрировано десятословие (то есть десять христианских заповедей, - что, в противоположность Троцкому, Федотов приветствует. - В.К.). Правда, по-прежнему с приматом социального, с принесением лица в жертву обществу, но и лицо уже имеет некоторый малый круг, пока еще плохо очерченный, своей жизни, своей этики: дружбы, любви, семьи. И тот коллектив, которому призвана служить личность, уже не узкий коллектив рабочего класса - или даже партии, а нации, родины, отечества, которые объявлены священными. Марксизм - правда, не упраздненный, но истолкованный - не отравляет в такой мере отроческие души философией материализма и классовой ненависти. Ребенок и юноша поставлены непосредственно под воздействие благородных традиций русской литературы. Пушкин, Толстой - пусть вместе с Горьким - становятся воспитателями народа. Никогда еще влияние Пушкина в России не было столь широким. Народ впервые нашел своего поэта. Через него он открывает собственную свою историю. Он перестает чувствовать себя голым зачинателем новой жизни, будущее связывается с прошлым. В удушенную рационализмом, технически ориентированную душу вторгаются влияния и образы иного мира, полнозвучного и всечеловечного, со всем богатством этических и даже религиозных эмоций. Этот мир уже не под запретом" (цит. изд., с. 108-110).
Федотов, конечно же, и в этом рассуждении (как и в цитированном выше) весьма и весьма преувеличивал плоды чаемого им "воскрешения" России, но само направление поворота - которое так возмущало Троцкого - он обрисовал верно (и сочувственно). И это был, повторю еще раз, ход самой истории, а не реализация некоей личной программы Сталина, который только в той или иной мере осознавал совершавшееся историческое движение и так или иначе закреплял его в своих "указаниях". И, как явствует из многих фактов, его поддержка этого объективного хода истории диктовалась прежде всего и более всего нарастанием угрозы глобальной войны, которая непосредственно стала в повестку дня после прихода к власти германских нацистов в 1933 году.