Ясно помню, что я, тогда пятнадцатилетний, испытал чувство глубокого удивления, услышав из тарелки репродуктора эти произносимые подчеркнуто спокойным тоном Сталина слова. Об историческом "реванше" за поражение 1904 года как-то ничего до тех пор не говорилось, это поражение было только одним из поводов для обличения "самодержавия" (например, во всем известной тогда повести Валентина Катаева "Белеет парус одинокий"). И несмотря на свой столь юный возраст, я не очень поверил тому, что Сталин в самом деле с 1904 года "ждал" этого реванша. Сейчас я допускаю, что он мог его ждать, но только не сорок, а максимум десять лет...
Ответы на подобные вопросы весьма важны, ибо речь идет в конечном счете вовсе не об изменении личных воззрении Иосифа Виссарионовича, а о понимании истории страны. Ныне с прямо противоположных сторон Сталина стремятся представить, так сказать, прирожденным, исконным "русским патриотом", хотя одни - так или иначе чуждые России авторы - говорят об этом с проклятиями, а другие, напротив, с удовлетворением или даже восхищением.
М. П. Лобанов, которого я издавна глубоко уважаю и - решаюсь печатно зафиксировать это задушевное слово - люблю, все же, думаю, не прав, утверждая на страницах "НС" (1996, №7, с. 175-176), что Сталин был "непреклонным государственником... (тут же конкретизируя: "сторонником "органического" развития государства как целого, которое вбирает в себя и подчиняет себе все его составляющие - личность, классы и т.д.") уже в то предоктябрьское время, когда "ленинская гвардия" жаждала превращения России в костер мировой революции". И еще до Октября Сталин-де выступал в этом вопросе "в противовес Ленину".
В качестве доказательства приводится заявление Сталина на VI съезде партии в июле 1917 года: "...не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму". И Михаил Петрович заключает, что уже тогда Сталин видел будущую Россию "государственностью ("социализм в одной отдельно взятой стране"), не зависимой от мировой революции, мировых капиталистических сил".
Однако Сталин делал доклад на VI съезде по прямому поручению Ленина, который в тот момент находился на "нелегальном положении". И процитированные сталинские слова явно опирались на то, что было сказано в работе Ленина, написанной еще двумя годами ранее, в августе 1915 года: "...возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального капиталистического мира..."; этот ленинский прогноз Сталин, кстати сказать, впоследствии неоднократно цитировал.
И при всем желании едва ли можно обнаружить существенные противоречия между постановкой подобных вопросов у Ленина и Сталина в 1910-1920-х годах. Даже в позднейшем часто цитируемом письме Сталина к Демьяну Бедному (от 12 декабря 1930 года) высказано именно то понимание "национальной гордости", которое было сформулировано Лениным еще в 1913 году и согласно которому в историческом прошлом России ценно одно только революционное движение: "Руководители революционных рабочих всех стран, - писал в самом конце 1930 года Сталин, - с жадностью изучают поучительнейшую историю рабочего класса России, его прошлое, прошлое России, зная, что кроме России реакционной существовала еще Россия революционная, Россия Радищевых и Чернышевских, Желябовых и Ульяновых (имелся в виду старший брат Ленина. - В.К.), Халтуриных и Алексеевых". Между тем вы, Демьян Бедный, возмущался Сталин, "запутавшись между скучнейшими цитатами из сочинений Карамзина и не менее скучными изречениями из "Домостроя", стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения"238.
Исследователь этого периода Ю. В. Емельянов справедливо писал о сталинском послании "запутавшемуся" Демьяну: "Из этого письма ясно, что И. В. Сталин решил отказаться от оголтелой дискредитации русского национального характера... лишь постольку, поскольку это вредило развитию мировой революции"239. Не приходится уже говорить о том, что в качестве объектов "национальной гордости" предложены, главным образом, террористы...
До 1934 года, в сущности, нет и намека на приверженность Сталина собственно русской (а не только революционной) теме. В своем докладе на XVI съезде партии (27 июня 1930 года) он посвятил целый раздел разоблачению "уклона к великорусскому шовинизму": "Нетрудно понять, что этот уклон отражает стремление отживающих классов господствовавшей ранее великорусской нации вернуть себе утраченные привилегии. Отсюда опасность великорусского шовинизма, как главная опасность" (т. 12, с. 370-371). К этому времени, кстати сказать, уже были арестованы почти все виднейшие русские историки...
Позднее, 5 февраля 1931 года, Сталин публикует следующее прямо-таки удивительное рассуждение: "История старой России (вся ее история вообще! В.К.) состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били... Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны"240 и т.д. Впоследствии Сталин "вспомнит" и о Дмитрии Донском, и о Суворове и Ушакове, триумфально бивших этих самых "турецких беков", и о сокрушающих победах России над "шведскими феодалами", которые в результате навсегда отказались от каких-либо военных предприятий вообще, и о Минине и Пожарском и т.д. Но, повторяю, это было позже - после 1934 года, явившего собой определенную историческую грань. И опять-таки повторю, что суть дела не в выяснении развития личных сталинских представлений, а в понимании исторического развития самой страны.
Приписывание Сталину роли инициатора того (разумеется, весьма относительного) "воскрешения" России, которое совершалось в 1930-х годах, несостоятельно уже хотя бы потому, что в течение всего послеоктябрьского времени в стране было немало пользовавшихся более или менее значительным влиянием людей, которые никогда и не "отказывались" от тысячелетней России, - несмотря на риск потерять за эту свою приверженность свободу или даже жизнь. Ведь именно таковы были убеждения названных выше крупнейших историков во главе с С. Ф. Платоновым, арестованных в 1929-м-1930-х годах! То же самое было присуще Сергею Есенину и писателям его круга (Клюев, Клычков, Павел Васильев и другие), которых начали арестовывать еще в 1920-х годах. И с теми или иными оговорками это можно сказать и о таких достаточно влиятельных в 1920-х-начале 1930 годов писателях (пусть и очень разных), как Михаил Булгаков, Иван Катаев (не путать с Валентином!), Леонид Леонов, Михаил Пришвин, Алексей Толстой, Вячеслав Шишков, Михаил Шолохов, да и многих других. Притом нет сомнения, что за этими писателями стояла, как говорится, целая армия читателей, в той или иной мере разделявших их убеждения. Люди этого склада вели более или менее упорную духовную борьбу за Россию, и совершенно ясно, что поворот середины 1930-х годов был подготовлен и их усилиями.