Читать интересную книгу Журнал «Вокруг Света» №11 за 1986 год - Вокруг Света

Основное сырье — древесина бруссонетии бумажной, или бумажной шелковицы. Это дерево семейства тутовых, именуемое в Японии «кодзо», широко используется в бумажном деле по всей Восточной Азии. Существует несколько разновидностей кодзо, и бумага из них получается тоже разная. Главное в бруссонетии — луб, причем не всякий: используется луб только тех побегов, которые растут от комля. Их срезают раз в году — осенью.

Пускать кору в дело рекомендуется зимой. Считается, что холодный сезон лучше всего подходит для производства бумаги. Очевидно, это имеет биологическую основу: зимой в речной воде меньше болезнетворных бактерий. Кору (на этом этапе она носит название «курокава» — «черная кора») вымачивают, долго мнут и полощут в воде, после чего «сирокаву» — собственно луб белого цвета — отделяют тупым ножом. Затем сирокава должна повисеть на открытом воздухе несколько дней: ветер довершит работу по отбеливанию древесного волокна.

Пучки луба кипятят в слабом щелочном растворе (для этой цели чаще всего используется обыкновенная зола), а потом долго моют вручную.

Далее следует не менее ответственная процедура — отбивка. Лубяные волокна кодзо очень длинные — от 5 до 25 миллиметров. Как раз это свойство и определяет прочность бумаги. При машинном производстве волокно неизбежно рвется, а японские бумагоделы умудряются сохранить луб в целости и даже разделяют на тончайшие длинные полоски.

Примерно час мастер отбивает волокно, а затем помещает его в большой деревянный чан, наполненный водой. Теперь пора добавить важный ингредиент — «тороро-аои», растительный клей, добываемый из корневищ одной из разновидностей гибискуса. Тороро-аои применяется только при производстве васи. Можно сказать, в этом веществе — главный секрет японских бумагоделов. Растительный клей замедляет процесс высыхания бумажного листа на сите и позволяет мастеру (правильнее сказать: мастерице — производство бумаги в Японии в основном женское дело) лучше ориентировать волокна вдоль. Раму с ситом можно окунуть в чан несколько раз — получится слоистая бумага требуемой толщины. (Бывают такие сорта бумаги, что слои при необходимости легко отделяются друг от друга.)

Дальнейший процесс не отличается новизной: бамбуковая рама с ситом, на котором образуется бумажный лист, декель — прижимная покрышка... Отформованный лист отбрасывается на стопу уже готовых листов. Здесь проявляется еще одно уникальное свойство тороро-аои: сотни листов ложатся друг на друга без всяких войлочных прокладок — как вообще-то принято в бумажном деле — и не слипаются, их легко разъять по штуке.

В течение нескольких часов стопа бумаги отдает лишнюю воду под действием собственного веса, а затем ее какое-то время держат под гнетом. Далее отдельные листы расстилают на деревянных щитах и выставляют на солнце, чтобы бумага окончательно высохла.

К концу дня листы снимают со щитов и, готовя к отправке, пакуют в кипы: эту бумагу ждут и в Японии, и за ее пределами. Васи особенно ценят музейные работники: она незаменима, когда требуется отреставрировать и сохранить на века старинные гравюры, рисунки, офорты, сепии и прочие произведения изобразительного искусства.

Впрочем, сама эта бумага — тоже произведение искусства. Иначе упоминавшийся выше Дзюнъитиро Танидзаки не написал бы следующие строки:

«Говорят, что бумага — изобретение китайское. В то время как в европейской бумаге мы видим только предмет практической необходимости, и ничего больше, при взгляде на бумагу китайскую или японскую мы воспринимаем от нее какую-то теплоту, доставляющую нам внутреннее успокоение. Одна и та же белизна носит совершенно иной характер в бумаге европейской, с одной стороны, и в бумаге японской хосё либо белой китайской тоси — с другой. Поверхность европейской бумаги имеет склонность отбрасывать от себя лучи, в то время как поверхность хосё и тоси мягко поглощает в себе лучи света, подобно пушистой поверхности первого снега. Вместе с тем эти сорта бумаги очень эластичны на ощупь и не производят никакого шума, когда их перегибаешь или складываешь. Прикосновение к ним дает то же ощущение, что и прикосновение к листьям дерева: бесшумности и некоторой влажности».

Кто знает, может быть, как раз эти тонко отмеченные писателем качества — «бесшумность и некоторая влажность» — и соблазняли крупных художников, отдававших предпочтение японской бумаге. По крайней мере, доподлинно известно (хотя этот факт нельзя назвать хрестоматийным), что именно на васи оттискивал многие свои офорты великий Рембрандт.

Виталий Бабенко

Секрет бугров Майма

Есть в американском фольклоре такой сюжет. Трое нанимаются к фермеру, а тот задает им вопрос: «Долго ли вы, парни, можете проходить с камнем в башмаке?» Один чешет в затылке: ну, полдня. Второй усмехается: хоть сутки. Третий пожимает плечами: а нисколько, сниму башмак — и камень вон. Ясное дело, фермер нанимает третьего.

Загадку бугров Майма в шутку можно сравнить с камнем в башмаке. Полтораста лет шли споры. Рассуждений, домыслов накопилось предостаточно, а вот чтобы нагнуться... руки не доходили. И то сказать: ведь ни шумной славы, ни практической пользы результат не сулил.

Уже первые путешественники и поселенцы недоумевали при виде всхолмленных лугов во многих районах Северной Америки. Поросшие травой бугры, достигавшие двухметровой высоты, отличались правильной формой. В Калифорнии и Техасе, например, такие луга встречаются на уровне моря, и их зовут пузырчатыми. Холмы там округлые, до пятидесяти метров в диаметре. А в горах Колорадо они овальные и помельче. В равнинной Оклахоме фермеры, в досаде на эти мешающие вспашке образования, непочтительно называют их прыщами. Шутливо-вульгарный термин «оклахомские прыщавые степи» проник и в солидные труды американских географов. Мексиканские крестьяне окрестили их поросячьими лужами. Но в литературе победило индейское «майма» — по названию всхолмленной равнины в штате Вашингтон.

Такая же ландшафтная загадка встречается на востоке и юге Африканского континента.

Четыре года потребовалось калифорнийскому экологу Джорджу Коксу, чтобы разгадать ее. Начал он с анализа версий: их набралось свыше трех десятков. Этнографы предлагали этнографическое объяснение, биологи — биологическое, геологи — геологическое. Бугры Майма принимали за индейские могильные курганы, за насыпи для хижин. Их считали рыбьими норами на дне древнего моря. Кротовыми кучами. Скотомогильниками. Наконец, уснувшими грязевыми вулканами.

Проведя раскопки в разных районах США, Кокс отбросил все экзотические объяснения и выделил четыре достаточно правдоподобные гипотезы: эрозионную, наносную, климатическую и еще одну. Не будем спешить ее называть.

По эрозионной гипотезе, виновники причудливой формы ландшафта — вода и ветер. Если предположить, что эрозия шла под верхним слоем почвы, исподволь, то легко прийти к выводу: у корней деревьев почвенные воды вымывали меньше минералов, поэтому деревья со временем оказывались как бы на островках — земля вокруг них проседала.

Следующая версия тоже связывает бугры с растительностью. Только в качестве «ответчика» рассматривается ветер, который наносит вокруг комлей кучи пыли и песка. Деревья и кусты исчезли, а луговая растительность закрепила эти необычные дюны.

Третья гипотеза — климатическая. Известно, что мороз и оттепель по-разному действуют на соседние участки почвы. Тут земля оттаивает, а в двух шагах она еще скована холодом, там уже ручей течет, а здесь по-прежнему лежит снег. И все это из-за разницы в микроструктуре почвы, в составе растительности. По этой причине и сейчас наблюдается образование легкой всхолмленности. А в давние времена процесс мог протекать куда интенсивнее.

У всех этих версий есть одно слабое место. Почему только Америка и Африка? Почему подобных бугров нет в Европе, Азии, Австралии? Ведь эрозионные, наносные, климатические процессы везде должны протекать одинаково.

Четвертая гипотеза... Назовем ее зоологической. Сколько же насмешек вынес один ученый, который в конце прошлого века попытался объяснить происхождение бугров Майма деятельностью роющих млекопитающих! Даже тот, кто принял бугры за обиталища доисторических рыб, не был так зло осмеян! И что же? Пока педанты спорили, энциклопедии и справочники облюбовали именно эту версию, хотя подавали ее с оговорками: «возможно», «может быть». Джорджа Кокса это необоснованное предпочтение раздражало, и он решил начать с опровержения четвертой гипотезы.

Эколог начал с того, что перекопал сотни бугров у себя на родине, потом — в Кении. Опровергнуть идею не удалось, но и подтвердить тоже.