- И ныне он, вечный воин, святое дитя логики порока, он изгоняет породивший его хаос в небытие, но - уходит сам, нет ему места в этом новом мире.
- Почему, скажи мне, Шмуллер, почему?!
- Потому что - он тот, кто внутри острия, кто суть иглы, пронзая пространство и время, невидимой до срока начинкой, наркотиком, любовью ведет нас, в нас растворяя свою игру.
- Не плачь, говори, говори!
- Они, мы все, для кого он был, играя, ни черта они не поняли: нет границы между правдой и ложью, нет прогресса от не-безумия к безумию, нет инициации!
- Но почему же? говори, Шмуллер!
- Потому что, завтра - значит - никогда, а жест, взгляд, знак, звук и есть то самое искусство, которое все равно живет вечно; не может быть упреков к числам, шесть камней или шесть струн - разницы нет, тончайшие нюансы человеческой
психики - объяснимы, они - не более чем иногда осознаваемые
фигуры, формулы...
- Ты прав, Шмуллер, ты прав, но мы боимся признаться в этом! тогда ведь и гнилой пень, и подшипник, и "Джоконда", и даже банан - оцениваются по одной логической шкале.
- Но ведь они и оцениваются - музыкантами, математиками и детьми!
- Ведомо ли тебе, как ребенок говорит и мыслит?
- Я знаю: прежде всего математическими формулами, речь его однозначна и абстрактна, его сознание еще не испорчено "чувствительностью", отсюда кажущаяся нам "жестокость" детей, так, балуясь, ребенок может и совершить поступок вполне дурной, может быть даже убийство!
- Проклятая наша этика!
- Но ведь- ни к этике, ни к эстетике ребенок еще сознательно не обращается, это понятия еще не рассматриваются его маленьким сознанием, они лежат за пределами четкой логики, услышь - этико-эстетические нормы меняются на раз, постоянно, причем, оспаривая друг друга, разумно девственная душа природу подобного предательства принять пока не может, природа сия не-логична!
- Но взрослые называют подобную логику - безумием.
- Без-умие, отсутствие ума - состояние, свойственное исключительно числам; но стоит им только осознать наличие хаоса, они очерчивают вкруг него доступное им понятие, рисуют многозначительную закорючку и успокаиваются.
- Но, поведай мне, Шмуллер, ты никогда не задумывался ли о том, что чувствует число "пи", когда извлекают из него корень?
- Он - знал.
- Но минуло время хаоса.
- Минуло, и осталась лишь нужная им добрая умная сытость и слюни заверений: "все будет хорошо".
- Ты убиваешь меня, Шмуллер, какая страшная фраза!
- Мужайся же, Якоб Турбинс! будет скучно и страшно: генерал пришел, генерал ушел, обновилась Россия, президент еще раз за деньги народа убедил себя в том, что этот самый народ его любит; в честь взятия Казани Иван Грозный водрузил "Василия Блаженного", "Христос-Спаситель" отстраивается в честь взятия Чечни...
- Грозного, Шмуллер, Грозного!
- Но разве храм? - сплошной ведь мимесис с подземными гаражами; и что же - никто не удивляется, все торопятся прийти "всерьез и надолго", а скучная дикость нашего "дома, где разбиваются сердца" в том, что никому уже не плохо, перекипели, Якоб!
- Итак, пожалуй, хватит с нас: перестройки, сухого закона, "Покаяния", землетрясений в Армении, Руста-добролета, двух или трех путчей... что бы еще вспомнить?
- Молчи, Якоб, молчи! спокойно так извлекаются из чувств совесть, стыд, - ведь должно хорошо быть.
- А дети, что дети?!
- Дети читают Толкиена, они читают его!
- Мне страшно, Шмуллер, я открыл это книгу и, посмотрев в окно, увидел, как с блаженной улыбкой святой Сэм Скромби выгуливает толстых назгулов по парковой зоне Мордора, все они плюют в урны, выбирают "пепси" и "голосуют, а то проиграют"... мы наказаны, Шмуллер!
- А их музыка, детская музыка? ты слышал ее, дорогой Якоб?
- Слышал: дали мне, и глаз, и холст, и вы вот сами ко мне пришли, ласково так подтрунивал добротный их Борис Гребенщиков над млеющими перед ним журналистами.
- Но на этой неделе больше никто не случится!
- Ты прав, Шмуллер, мне уже скучно и страшно; кончились дети.
- Они же научились чувствовать и понимать, оценивая и страдая, они повзрослели, но не суди их строго, не суди их, Якоб! то, чем они занимаются, - это не хорошо и не плохо, потому что теперь должно быть только хорошо, так получилось.
- Если считать самокастрацию взрослением, то - да.
- О, да, - если уничтожив в себе жизнь, считать себя взрослым! но, верь мне, Якоб, он собрал наше сырое мясо и ушел.
- Почему, почему, Шмуллер?
- Потому что мозги и сердца наши не годны ныне для живого его супа, без них сегодняшних можно обойтись, но срывая с них "эпоху перемен", он дал последний знак, а мы, правильные и пресные, так ничего и не поняли.
- Никогда не поймем, Шмуллер, не поймем...
- Яркая личность, квинт-эссенция, личность...
- Не плачь, Шмуллер, не плачь!
- Мне плохо! внутри, как он был внутри острия!
- О, Шмуллер, он уже никогда не умрет!
- Не умрет! не умрет, Якоб, он не умрет, Курехин уже никогда не умрет!!
- Успокойся, не плачь, Ллойд с нами, брат.
- Мы прокляты.
июль-сентябрь 1996
Pазговоp Шестой.
"О правде и аборте."
- ...Я бы не стал на вашем месте разговаривать именно так.
- Ну и как же с Вами разговаривать, может, мне еще стоечку сделать или за ушком Вам почесать?
- Ну, я думаю, обойдемся сегодня без этого...
- Сегодня?!
- Да, да! давайте, просыпайтесь, петушок пропел.
- Ага, знаем мы ваших петушков.
- Ну вот и славненько... так, Вы говорите, хотели бы сделать заявление, я очень внимательно слушаю.
- Я никого не убивал.
- Милый мой мальчик, а какая разница?
- То есть?
- Ну, разницы-то, ее нет, не так ли?
- Но... если Вы верите, что я не убивал, тогда - какого черта...
- Поберегите, Павлик, нервы, время-то, знаете ли, сейчас судьбоносное, неспокойное... Вы "Покаяние" смотрели?
- Смотрел.
- Вот видите - в эпоху гласности мы должны быть особенно точны и бдительны.
- Еще бы...
- Вы очень напрасно на меня обижаетесь, я прилагаю максимум усилий для того, чтобы Вы остались культурным, порядочным человеком, полноправным членом нашего общества.
- Ну?
- Что - ну? Вы, должно быть, считаете себя там анархистом, эдаким "пандан с Пугачевым", а?
- Ловко Вы Тургенева читали...
- А я, знаете ли, много чего читал; впрочем, это пока не важно, важно другое: как, зачем и почему Вы дошли до жизни такой.
- До какой еще жизни?
- Ну как же, до той, за которую каждый цепляется... или уже не цепляется?
- Да я же сказал, что не убивал никого!
- Много работы у меня сегодня, Вы тут - уже третий, нет, четвертый за сегодняшний день, сейчас работы вообще много... можно я попрошу Вас?..
- Чего?
- Поймите меня пpавильно, Вы же виноваты не в том, убийца Вы или не убийца, вы виноваты в том, что мы считаем Вас убийцей... или не убийцей, тепеpь ясно?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});