Дасев? — Я смотрел на нее в упор. Ни тени смущения. Пожала острыми плечами, засмеялась.
— Какой Дасев? — в ту же секунду сообразила, смущение длится недолго — всплеснув руками, беззаботно тараторит: — Ну, ну, не сочиняй! Что ему здесь делать? Он давным-давно отдыхает где-нибудь в горах с женой.
— Ах, женат…
— Два года. Но ее распределили в соседний городок. Еще год — и съедутся. Какая красотища, да? — Она снова как маленькая девчонка. Ластится у плеча, укоряя: — Взял бы недельку за свой счет… Тебе дали бы, точно! Одной — тоска зеленая! Купаться холодно, в комнате — не усидишь…
Я поднимаюсь с ней по крутым ступеням… Только перемахнуть через парапет — полетишь как птица. Такая во мне легкость, так все замечательно, что, не удержавшись, склоняюсь к Жанне, обнимаю мою девочку, взяв ее на руки. Она смеется, целует меня, не обращая внимания на обалдевшую администраторшу, требует нарочито звонко:
— Пусти, уморишься! Пусти-и!..
Отпускаю, различив в глубине коридора русую головку Пети, а спиной к нам сидит на корточках мужчина. Пацаненок верен себе: невзирая на возраст, наскакивает на него, усердствуя, ерошит остатки волос на оплешивевшей голове. Тот пытается откупиться какой-то игрушкой, но руки у него опускаются, незнакомец сдается.
— Это дядя Симо! — указывая на мужчину, Жанна заторопилась освободить его от нашего сумасброда. Мальчишка, завидев нас, раскинул руки, спешит навстречу, рот — до ушей. Крепко прижимаю его, — господи, легкость во мне какая! — подтрунивая, шепчу на ухо:
— Здорово ты лыску общипал?
— Не-а, не успел! — Сидеть у меня на руках уже невмоготу, начинает брыкаться, приходится отпустить Петушка на пол. Незнакомец подходит, подает руку. Внешне он приятен. Жанна так и осыпает его знаками внимания… А не сбросить ли через парапет эту плешь?
— Это наш дядя Симо! — повторяет Жанна, нежно держась за его локоть. — Дядя Симо живет в комнате рядом. Дядя Симо — большой друг Пети. Петр, кончай бузить! Подойди к нам!..
Между прочим, этому «дяде» от силы лет тридцать пять. Невысокий, полнеющий, круглолицый. Ему, конечно, не терпелось меня порадовать, и потому с места в карьер он стал хвалиться, как много общих тем для бесед они нашли с Жанной, как вместе обедали, как вчера искали Петю в парке… Я возненавидел его сразу и от души. А потом… Было за полдень, Петя спал, и мы могли понежиться втроем на солнышке часик-другой. Я решил выехать обратно, как только стемнеет, и поэтому слушал их разговоры бесстрастно. Не пойму отчего, но эрудиция «дяди» стала меня раздражать. Слишком он выпендривается. Прервал его, вызывающе спросив:
— Сезанн лучше Моне? Я вас правильно понял? А Ван Гог?
— Вопрос вкуса, молодой человек, — затряс он неопределенно головой. — Не будем забывать, однако, что Клод Моне — один из основоположников импрессионизма. Его насыщенные светом пейзажи, с таким осязаемым ощущением солнца и воздуха, недосягаемы.
Зрачки Жанны расширились, взгляд, адресованный «дяде», стал каким-то особенным. Симо все лепетал, а она прямо впивалась глазами в его губы. Мне стало не по себе, парировать нечем, захотелось тотчас встать и уйти. В этот момент из открытого окна послышался плач проснувшегося Пети. Жанна встрепенулась и побежала наверх. Я отправился за ней и, пока она одевала малыша, стоял молча, прислонившись к косяку.
— Ну и?! — Я ждал от нее оправданий, уверений в том, что с этим «дядей» у них нет ничего общего, что это банальный плешивый дурак и она выслушивает его рассуждения от нечего делать. Или хоть скажет, что…
— Подай мне пуловер! — Она даже головы не повернула, что-то ища в чемодане. — Куда же я сунула его тапочки? Петька, где твои тапочки?
Все в ней — лицо, неспокойное тело — жило в стремительном порыве. Петя скакал по кровати, тянул время, и она пару раз легонько шлепнула его по щечке. Малыш сморщил носик, изобразив обиду, затянул: «Ой-ой-ой, болит, болит!» Из груди Жанны вырвался утомленный вздох, взгляд метнулся через окно — в парк. Скамейка, на которой восседал «дядя», из комнаты не видна, но по всему я понял: взгляд предназначался ему. Во мне все перевернулось, и, не успев потушить злость в голосе, я почти крикнул, шагнув вперед:
— Ты хочешь уехать со мной?! Сегодня! Немедленно!
— Хочу! — в ответ завопил Петя и запрыгал еще азартнее. — Хочу мороженое, хочу пирожное…
Молчание Жанны мне казалось вечностью. Я почувствовал ее взгляд, поднял голову. Изумление сменялось в ее глазах озорными зарницами. Мне послышалось в ее мягком голосе скрытое удовлетворение:
— Хорошо, раз ты хочешь! Мне и самой здесь не отдыхалось! Все, собираюсь!
Мы отъезжали через час с лишним. «Дядя» пришел проводить, нескончаемо тряс руки на прощание. Я нарочно не отходил ни на шаг и слышал, как он рассыпался в любезностях:
— Адрес мой, Жанна, у тебя есть! Если понадоблюсь, пиши. Да и в гости — милости прошу, раз есть у вас машина.
— Да, да, — соглашалась она, ничуть не собираясь отпускать его руку. — Спасибо за все, напишу!
Я почти сразу переключил на четвертую, циклопический коробок отеля скрыл первый поворот, исчез машущий «дядя». По обеим сторонам шоссе метались ветки деревьев, за ними поля гнули к горизонту свои спины. Чернела свежая зябь, желтел несобранный урожай. Я глянул на спидометр: если так держать, к ужину будем дома. Хотя к чему спешить? Жанна со мной. Сидит рядом, задумалась. О чем? В этом терракотовом платье она на зависть женственна.
— Эй! Ты не спишь?
— Ну, здрасте! — Она заразительно смеется. Оборачивается. Петя увлеченно копошится на заднем сиденье, среди своих игрушек. В глазах Жанны снова озорные зарницы.
— Представь, я рада, что уезжаю! Пустопорожние споры, разговоры начали набивать оскомину… И все ж, по-моему, Моне лучше всех. Его насыщенные светом пейзажи…
Я едва не завалил машину в кювет. Жанна вещала словами «дяди» лысого. Даже назидательная интонация — его. Как клещами перехватило дыхание — мне дурно? — белый свет померк. Тормоз! Петя ткнулся мне в спину, что-то залепетав. Тут я и догадался: свет закрыли его ручонки. Пришлось объяснять, что так делать нельзя, но он почти сразу же повторил свой эксперимент. Жанна, не выдержав, пересела к нему. Миловидное смуглое лицо — в зеркале перед моими глазами. Что оно выражает? А мозг сверлили слова Женишка. Выходило, доктор Дасев должен был вернуться через день-два. Ушел в отпуск за неделю до Жанны, значит, вернуться должен… Руки похолодели как от страха, машина перестала слушаться руля. Я сбавил до шестидесяти. Поискал ее взгляд в зеркальце:
— Чего вдруг ты согласилась уехать?
— Ты же сам захотел!
— Ах, да…
От бесцветного ответа стало не по себе. Ничто в ней не дрогнуло, ничем она себя не выдала.