Эспер также думала об Эймосе Портермэне, его новом экипаже и новом доме. Вероятно, он собирается жениться, возможно, он и Чарити договорились в конце концов. «Я отвергла его, так что он свободен», — уговаривала она свое сердце.
Дни напролет Эспер проводила в полудреме, уставившись в потолок — обшивку, как они называли это в Марблхеде. Ей становилось все труднее вылезать из постели. Колени и ступни Эспер распухли, в висках стучала кровь, одолевала изнуряющая тошнота. Иногда черные пятна лениво проплывали перед ее глазами, и очертания печки или мольберта Ивэна расплывались в сероватое пятно. В середине января Эспер потеряла сознание на лестнице, спускаясь в туалет на нижней площадке. Ивэн, к счастью, был дома, он поднял жену и помог ей снова лечь в постель.
Редлейк был сильно озабочен, он запретил Эспер двигаться и бросился на Мерсер-стрит за доктором, чью медную табличку «Артур М. Стоун, доктор медицины» заметил раньше. Молодой доктор сам открыл дверь. У него были румяные свежие щеки и обнадеживающая улыбка. Он закончил медицинский колледж в Бельвю всего два месяца назад.
— Я, конечно, ничего не понимаю в таких вещах, — сказал Ивэн, когда они вместе поспешили к Эспер, — ее падение не было серьезным, но выглядит она очень плохо. Однако, возможно, это естественно.
— Возможно, — нервно ответил молодой доктор. У него было несколько случаев родов, но все это были здоровые молодые ирландки, которые справлялись сами за час или два. Стоун был разочарован убогим чердаком, на который ему пришлось вскарабкаться, — речь мистера Редлейка давала повод рассчитывать на богатого клиента. Однако он врач и сделает все от него зависящее.
К концу беглого и поверхностного осмотра Стоун так и не смог понять, в чем должно заключаться все от него зависящее. Женщина выглядела неважно, цвет ее кожи был плохим, сердцебиение прерывистым, сильная отечность. Даже ее руки были распухшими.
Однако казалось, боли не мучали ее, и она слабо улыбнулась ему прежде, чем снова закрыла глаза.
Мистер Стоун решил пойти домой и заглянуть в свои учебники. Перед уходом он открыл сумку, достал пузырек с настоем из перечной мяты, велел Ивэну держать жену в постели и не беспокоиться. Сказав, что вернется вечером, доктор удалился.
Эспер открыла глаза и с трудом повернула голову на подушке.
— Ивэн, — прошептала она. — Извини, что причиняю тебе столько беспокойства.
Ивэн пододвинул табуретку к кровати и взял ее руку.
— С тобой все будет в порядке, Эспер, — ровно сказал он, — я позабочусь о тебе.
Эспер лежала, глядя на задумчивое лицо мужа. Она видела, каким оно стало худым. Кости скул и подбородка проступали под темной кожей. С обеих сторон рта и между бровями появились морщины, которых она не замечала раньше. Озабоченный взгляд Ивэна концентрировался на стене за кроватью.
Эспер не издала ни звука, но слезы хлынули из ее глаз и потекли по щекам. Слезы жалости к Ивэну, к тому слабому существу, что шевелилось внутри нее и к самой себе.
Два дня Ивэн ухаживал за женой, приносил еду и выполнял не самые приятные обязанности. К следующему вечеру и к третьему визиту так и не принявшего решения доктора надобность в диагнозе отпала, так как у Эспер начались сильные схватки. Доктор Стоун понаблюдал за нею несколько минут, затем с чувством облегчения послал Ивэна за акушеркой.
Женщина была толстой. Тяжело дыша от подъема по крутой лестнице, она кинула шляпу в угол, осмотрела Эспер, удостоила молодого доктора взглядом крайнего презрения и закатала рукава.
— Вам стоило бы встряхнуться, юноша, и помочь мне, если вы не хотите потерять роженицу и младенца.
Доктор Стоун вытаращился на нее и покраснел.
— Мне кажется, что роды протекают вполне нормально, — сказал он натянуто, — к несчастью, они начались несколько рановато. Но дело в том, что она упала.
— Упала, как же! Всему виной почки, это видно любому без медицинского образования. У нее сейчас начнутся колики, надо будет их снять. В вашей шикарной сумке найдется хлороформ?
Доктор Стоун жалко взглянул на Ивэна и последовал за акушеркой за ситцевый занавес.
Ивэн оцепенел в углу, рядом с мольбертом, на котором стоял незаконченный эскиз с тремя юными леди в лодке, заказанный журналом «Очаг и Дом» для майского выпуска. Он тупо смотрел на набросок, едва различимый в тусклом свете комнаты. Из-за занавеса раздавались ужасные звуки, фигуры доктора и акушерки отбрасывали чудовищно уродливые тени.
Лицо Ивэна исказилось. Он пнул мольберт ногой. Тот качнулся и упал набок, ударившись о стену. Ивэн повернулся и, выбежав из комнаты, скатился вниз по лестнице в ледяную январскую ночь.
Новорожденная девочка так и не задышала, правда, доктор и акушерка не обратили на это особого внимания: недоношенного семимесячного ребенка вообще мало шансов выжить и при лучшем стечении обстоятельств. Они были достаточно заняты Эспер, и, когда стало ясно, что роженица вне опасности, оба отнесли это на счет сильного молодого организма, здорового образа жизни и хорошей наследственности.
Эспер быстро поправлялась. Акушерка прислала сиделку, чтобы та ухаживала за молодой женщиной и готовила еду. К концу третьей недели Эспер почувствовала себя нормально. Напряжение в груди из-за прилива молока исчезло. Ее лицо, руки и ноги вновь стали изящными, белая кожа и отливающие медью волосы приобрели живой блеск.
В недели царствования сиделки Ивэн держался подальше от дома в дневное время, он возвращался только поздно вечером и осторожно ложился со своей стороны кровати, чтобы не беспокоить жену. В семь утра Ивэн был уже одет и ждал. В тот момент, когда появлялась сиделка, он уходил. Незаконченный рисунок для «Очага и Дома» оставался на мольберте — на нем не добавилось ни одного штриха.
С того самого утра после родов они не говорили о ребенке. Тогда доктор Стоун, встретив Ивэна на площадке с трагической новостью, был шокирован тем, как мистер Редлейк прервал его вымученное вступление.
— Вы пытаетесь сказать, что ребенок мертв? — спросил Ивэн и на неохотный кивок доктора тихо добавил что-то, прозвучавшее как «Слава Богу». Он прошел к своей жене и поцеловал ее в лоб. Эспер подняла тяжелые веки и прямо взглянула на него:
— Ребенка нет, Ивэн.
— Я знаю. Тебе было тяжело, Эспер. Постарайся ни о чем не волноваться.
Доктор Стоун, оказавшийся рядом, был озадачен. Ободряющие слова и жалость соответствовали обстоятельствам, но чего-то недоставало. Стоуну показалось, что отношение мистера Редлейка к несчастной женщине скорее похоже на сочувствие друга. Невозможно было представить, что он вообще имеет какое-то отношение к этой трагедии. Он — странная птица. Художник-неудачник, подумал доктор Стоун, оглядывая захламленный чердак и размышляя о своем гонораре. Затем ему в голову пришло очевидное объяснение: конечно, они не женаты. «Ну и дурак же я», — пробормотал Стоун, проклиная себя за недомыслие. Он немедленно предъявил счет и был несколько обескуражен тем, что ему заплатили тут же и наличными. Художественный темперамент и распущенность Редлейка явно не распространялись на денежные дела. Так что доктору Стоуну не оставалось ничего, кроме как поздравить молодую женщину с полным выздоровлением и навсегда исчезнуть из жизни Редлейков. Двадцать лет спустя, когда доктор Стоун станет модным врачом, он будет рассказывать эту историю совершенно иначе, вызывая слезы в прелестных женских глазах не на одном обеде в Грэмерси-Парк.