он, наверное, платил и моему парню, раз тот отказался назвать его имя. Поэтому никто не вмешивался. Тем более что Хёрст не просил о помощи.
Элтон покачал головой.
– Но это отразилось в характеристике Хёрста?
– Неофициально. Но все равно в комиссии по условно-досрочному освобождению поняли, что происходит. Думаю, это на них и повлияло. Они решили, что Хёрст и так уже достаточно наказан, учитывая, что ему пришлось испытать. И еще они решили, что, раз он не сопротивлялся, значит, больше не представляет опасности. Что в нем не осталось склонности к насилию. Это также объясняет, почему источник Майкла в комиссии по условно-досрочному освобождению не известил его о том, что Хёрста выпустили. Они хотели, чтобы Хёрст просто тихо выскользнул из всеобщего поля зрения.
– Все эти выводы кажутся вполне разумными, – заметил Элтон. – И чертовски убедительными. Так почему ты думаешь, что они ошиблись? Что Хёрст все еще психопат?
– Я не то чтобы думаю, что они ошиблись, – ответила Сара. – Но мне кажется, что стоит его проверить. Он единственный, кого мы знаем без доступа к делам Лонгмана. Возможно, из этого ничего не выйдет – скорее всего, из этого ничего не выйдет, – но пока Леви не готова делиться, думаю, стоит заняться Хёрстом.
Элтон молчал.
Сара изложила свои мнение. Хёрст подходил по многим критериям, но она понимала, что есть убедительные аргументы против. Ее самым сильным доводом было: а какие еще есть зацепки?
Наконец Элтон ответил:
– Хорошо, займись этим Хёрстом. Разузнай все, что сможешь, о нем и его преступлении. И найди всех участников процесса. Других адвокатов, обвинителей, свидетелей. В этой игре никогда не помешает что-то домыслить, а если окажется, что он наш убийца, то выйдет отличный сюжет.
Сара согласно кивнула.
– Но я хочу, чтобы ты работала с Кендалом и Кроссом, – продолжил Элтон, имея в виду двух молодых репортеров из их команды. – Пусть проверят другие дела Лонгмана, в основном бывших заключенных, у которых за спиной есть серьезные преступления и которым он выносил приговор.
– То есть те же критерии, что у полиции? – уточнила Сара.
– Да. Если они займутся этим, пока ты проверяешь Хёрста, то, возможно, найдут кого-нибудь, кто больше подходит на роль подозреваемого.
– Хорошо. Но откуда им взять дела Лонгмана?
– А это уже не моя проблема, Сара. Пусть что-нибудь придумают.
– Хорошо.
– И еще кое-что. Помнишь, о чем мы говорили вчера? Больше мы не делимся с полицией. По крайней мере, пока я не скажу. Я не хочу, чтобы ты сообщала группе по расследованию особо важных преступлений о Хёрсте или о том, что Блант был копом. Понятно?
Всего на мгновение Сара заколебалась. Она знала, что хочет ответить: что приказ Элтона вызывает в ней отвращение и что он в любом случае опоздал с информацией о Бланте-копе. Сара рассказала об этом в сообщении, которое оставила Леви перед началом совещания.
Еще Саре хотелось ответить, что она поделится чем угодно – включая информацию о Карле Хёрсте, – если это поможет спасти жизни. Ради этого она готова была спорить с боссом. Но сейчас в этом не было необходимости. Слишком многое указывало против кандидатуры Хёрста, а «за» говорила в основном ее интуиция, и она не собиралась отправлять команду Леви по еще одному ложному следу. Пока не найдутся новые доказательства – если они вообще найдутся, – о Хёрсте незачем упоминать.
Это позволило ей сказать то, что хотел услышать Элтон:
– Понятно.
Пятьдесят два
Майкл внимательно слушал, как королевский адвокат Мэттью Коул ведет перекрестный допрос.
Пока что Коул был эффективен. Не более того. Майкл знал, как сложно будет выставить О’Дрисколла невиновным в глазах присяжных. Но знал он и то, каким выдающимся барристером может быть Коул.
Поэтому самое интересное еще впереди.
Сегодня свидетелем выступал Джей Прайс. Старый друг подсудимых. По крайней мере, если верить его словам. Даррен О’Дрисколл, как было известно Майклу, это отрицал. Саймон Кэш – тоже. Это было одной из немногих вещей, о которых Кэш готов был рассказать.
Майкл не знал, чего ожидать от Прайса. Его письменное свидетельское заявление никак не характеризовало личность заявителя. Поэтому Прайс был для Майкла темной лошадкой. Человеком, которого нужно было анализировать, чтобы понять его сильные и слабые стороны.
Майкл сразу их заметил. И не сомневался, что Коул – тоже.
Королевский обвинитель Питер Эпстейн досконально допросил Прайса, избрав совсем другой подход, нежели тот, к которому он прибег при допросе Кита Уайта. Эксперт по сотовой связи справился с дачей показаний без особенных трудностей. Сегодня был другой случай. Сегодня Эпстейну нужно было контролировать свидетеля, тоже готового говорить, но при этом гораздо менее искусного.
Большинство показаний Прайса совпадали с тем, что он утверждал в свидетельском заявлении. Он рассказал присяжным, что был давним другом О’Дрисколла и Кэша. Что они трое дружили еще со школы. Он также признал, что знает Терри Колливера. Но, по его словам, Колливер не был близким другом. Скорее знакомым. Приятелем приятелей.
Далее Прайс поведал присяжным, какое отвращение в нем вызвало преступление друзей. Заявил, что после убийства близнецов Голлоуэев он резко изменил к ним отношение. Рассказал, как друзья пытали братьев, расчленили их, а потом стали похваляться содеянным.
То, с каким удовольствием они совершили свое преступление, стало последней каплей.
Эпстейн спрашивал неторопливо. Он сосредоточился на деталях убийства – тех, которые Прайсу могли рассказать только убийцы, которые он не мог узнать откуда-то еще.
Каждый раз, как всплывала такая деталь, Эпстейн поворачивался к присяжным. Каждый раз, когда Прайс говорил о чем-то, о чем они уже слышали и знали, что это достоверная деталь, он смотрел им в глаза. Смысл его жестов был ясен: откуда еще свидетелю это знать? Кроме как от О’Дрисколла с Кэшем?
Это было хорошее выступление. Но не идеальное. У Эпстейна не получилось контролировать Прайса до конца. И в этом не было его вины. Правила допроса собственного свидетеля запрещали подсказывать ему ответы, и это давало Прайсу больше свободы, чем Эпстейну хотелось бы. То и дело Прайс пользовался предоставленной возможностью отклониться от сценария, добавляя показания, которых не было в его свидетельском заявлении.
Классическая ошибка свидетеля со скрытым умыслом – попытка ухудшить положение обвиняемых.
Каждый раз, когда Прайс пытался подлить масла в огонь, Майкл с Коулом обменивались взглядами. Оба они неоднократно видели такое прежде, поэтому знали, чего добивается Прайс. И оба знали, что результат получится противоположным тому, на который он рассчитывает: каждая новая ложь ослабляла его показания.
Когда Эпстейн закончил, настал черед Коула задавать