По-хорошему, надо было убегать. И Стёпка это прекрасно понимал. В сражении сразу с четырьмя плечистыми, закованными в броню воинами шансов у него практически не было. Отступление - это не трусость, а вынужденный манёвр. Да и за что ему здесь сражаться? За кого? Всех оркимагов всё равно не развеешь, а ему Смаклу надо поскорее выручать.
Однако гузгай думал иначе. Он рвался в бой с такой яростью, как будто эти оркландские терминаторы были его кровными врагами. Или ему просто очень хотелось подраться. И на чьё-то там трусливое нежелание ему было совершенно наплевать. Поэтому в то время, когда Стёпкина голова ещё малодушно смотрела в одну сторону, его тело, руки и ноги уже отважно летели в самоубийственную атаку. Противиться было бесполезно.
Этот самый гузгай был всё-таки товарищем несколько придурковатым, мягко говоря, и его самурайская безрассудная отвага нуждалась в постоянном присмотре и крепкой узде. Правда, обдумать это Стёпка смог гораздо позже, когда всё кончилось. А сейчас он ринулся в заведомо неравную схватку, напрочь забыв о том, что на свете есть такое понятие, как инстинкт самосохранения. Со стороны это, наверное, смотрелось довольно забавно. Что-то вроде видео из Ютуба: "Отважный суслик атакует четырёх крокодилов. И почему-то побеждает".
Первый же отбитый удар отчётливо показал, что до победы он может не дожить. Тяжеловат оказался оркландский двуручный меч для изящной эклитаны. Она с визгом отлетела в сторону, едва не вывернув кисть, и Стёпка только благодаря вовремя среагировавшему гузгаю успел отпрянуть и не угодить под обрушившийся на него вражеский двуручник. Сразу стало ясно, что ловить ему здесь нечего и никакой гузгай помочь не сумеет. Потому что против лома нет приёма. Поэтому пора делать ноги. Удирать, иначе говоря. Поразительно легко преодолев сопротивление разохотившегося гузгая, Стёпка бросился к выходу. Но дорогу к лестнице надёжно преграждали злые дяди рыцари с огромными мечами. Для них веселье только начиналось.
Восстановить в памяти целиком эту часть схватки Степан едва ли сумел бы. У него осталось такое ощущение, словно он бесконечно долго и трудно проламывался сквозь какой-то колючий и угловатый железный частокол, продирался, отпихиваясь и отмахиваясь, а ожившие стальные конструкции так и норовили ударить его в ответ, подставить ему подножку, заломить руки или просто пнуть... И это было очень больно.
Когда он, ухитрившись не получить ни одной серьёзной раны, выскребся из убийственной мешанины, оказалось, что к желанному выходу он не приблизился ни на метр. Даже наоборот - рыцари загнали его в дальний угол, отрезав все пути к бегству. Дико болела правая нога: удар пришёлся по голени. Болело под лопаткой, болели рёбра, а шею саднило так, словно она уже испытала на себе удар палача. В общем, атака не удалась. Притих даже гузгай, сообразивший, кажется, что у Степана для сражения с такими стальными амбалами не хватает ни веса, ни роста, ни силы. А про желание и говорить нечего.
Чёртовы рыцари двигались поразительно быстро. Стёпка не успел перевести дыхание, а они уже вновь надвинулись на него непробиваемой бронированной стеной. Плечо к плечу, рука к руке, в тёмных прорезях забрал - неразличимые глаза. Они не ругались, не угрожали, не злорадствовали. Они уже знали, что он проиграл, и наступали молча (только сейчас до него дошло, что за всё это время они не издали ни единого звука).
И всё же сдаваться без боя он не собирался. Эклитана торжествующе лязнула - и легко вспорола сталь на груди ближе всех стоявшего рыцаря. Отлетели в стороны какие-то разрубленные детали, часть доспеха упала, часть повисла, мешая хозяину. Рыцарь сделался похожим на грубо открытую консервную банку. Он шагнул назад и на миг застыл, как бы раздумывая, умирать ему или ещё немного пожить. А Стёпка смотрел в разверстую грудь врага и отчётливо видел, что под доспехом у рыцаря ничего нет. Там не было живого тела, там не было вообще ничего. Пустота. Пустая оболочка, которая, тем не менее, уверенно держала в руках меч, не обращая внимания на разрубленную в районе сердца грудь.
Так вот кто это такие! Немороки! Только уже не слепленые наспех из чего попало, а настоящие, можно сказать, фирменные, стальные. Сколдованные по всем правилам. Ожившие рыцарские латы без внутренностей. Теперь понятна стала их бросающаяся в глаза одинаковость, пугающая молчаливость и стремительные механические движения. И как, скажите на милость, сражаться с такими вот железяками без мозгов, но с двуручными мечами? Это ведь даже не дуболомы, это металлоломы самые натуральные!
Стёпка вжался в стену, лихорадочно пытаясь найти какой-нибудь выход из практически безвыходного положения, и не находя его. Всё, демон, туши свет, теперь ты точно допрыгался.
Немороки действовали слаженно, и даже в такой тесноте умудрялись не мешать друг другу. Четыре меча взметнулись с четырёх сторон. Один он сумел отпихнуть эклитаной, от другого почти увернулся... А на большее его не хватило. От звонкого удара по голове лязгнули зубы, и что-то нехорошо хрустнуло в основании черепа. Больно было так, что в глазах на секунду выключился свет и остро перехватило дыхание. Довершая разгром, четвёртый меч плашмя подрубил ноги, и Стёпка безвольным кулем повалился на пол. На правую руку, плюща пальцы, тотчас наступил стальной сапог...
И тут поверженный демон-исполнитель потерял и без того уже практически потерянную голову. От этой унизительной боли, от хрустнувшего позвоночника, от тупой уверенности этих гадских рыцарей, от снисходительной усмешки оркимага, который маячил где-то за спинами своих подручных, от довольных лиц весичей, которые, может, и болели в этой схватке за демона, но вовсе не из симпатии и добрых к нему чувств, - он разозлился. По-настоящему. Всё-таки одной надежды на почти всемогущего гузгая было мало. Нужна была злость - и она к нему пришла. С катастрофическим опозданием, в самую последнюю секунду, когда уже почти всё было проиграно, спасительная злость захлестнула его с головой. Гузгай яростно взревел, оттесняя Стёпкино сознание в сторону и полностью подчиняя его тело... Он умел сражаться, он хотел сражаться, он не знал жалости и презирал её. Сбитый ударом, на пол упал обычный демон Стеслав, на ноги поднялся уже настоящий демон-убийца, точнее, демон-уничтожитель нежити.
И всё изменилось. Со стороны, наверное, казалось, что по залу пронёсся стремительный вихрь. Каким образом он взлетел с пола, как сумел преодолеть боль и слабость, - неважно. Эклитана размытой в пространстве молнией пела победную песню. Демон крошил всё подряд, он наносил удары из совершенно невозможных положений, он отрубал руки и ноги, он рассекал шлемы, он бил снизу вверх и сверху наискось, он бил даже со спины, и эти подлые удары теперь были разрешены, потому что враги первыми начали, и потому что его удары, даже такие нечестные, не несли с собой смерть. Говоря красиво, они несли отмщение. Или воздаяние. Или и то и другое вместе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});