это наверняка будет не Чу Ваньнин.
Однако всего в нескольких сантиметрах от него стоял Мо Жань, и его открытое лицо излучало не знакомые ему раньше симпатию и нежность. Чу Ваньнин чувствовал себя так, будто на этом сборище его определили на роль шута. Непонятно почему, он вдруг растерялся и засуетился, совершенно не в силах понять, что ему теперь делать.
Чу Ваньнин знал, как обращаться с людьми, выказывающими ему уважение, страх и отвращение. Но что делать с этим обожанием? Для него это было слишком сложно.
Поэтому без долгих раздумий он сразу же отверг Мо Жаня.
Ошеломленный Мо Жань застыл на месте. Под длинными ресницами скрывались глаза, в которых отразилось подавленное одиночество и нежелание смириться с таким решением. Он долго думал, опустив голову, потом поднял взгляд и вдруг тихо, но упрямо не желая считаться ни с какими доводами, повторил:
— Все равно это будешь ты.
Чу Ваньнин: — …
С удивлением наблюдавший со стороны за происходящим глава не смог удержаться от того, чтобы со смехом не спросить:
— А-Жань, ты хотя бы знаешь, кто он?
— Откуда мне знать, он мне так и не сказал.
— Ха-ха, если ты даже не знаешь, кто он, тогда почему так хочешь учиться у него?
Мо Жань, не выпуская рук Чу Ваньнина, повернулся и ответил с улыбкой:
— Потому что он выглядит самым приятным[27.4] и нежным, конечно!
Чу Ваньнин резко открыл глаза, пытаясь справиться с приступом головокружения.
Это что за дьявольское наваждение?!
Он так и не смог понять, куда смотрели глаза Мо Жаня, когда он назвал его «нежным». Впрочем, после того случая каждый на Пике Сышэн, услышав об этом инциденте, обеспокоенно провожал взглядом молодого господина Мо, думая про себя: «какой глупый ребенок».
Чу Ваньнин поднял руку и прижал ее к пульсирующему виску. Плечо болело, мысли путались, желудок был пуст, голова кружилась. Похоже, уснуть ему не удастся.
В оцепенении он еще какое-то время лежал на кровати, прежде чем сесть. Когда ему удалось собраться с силами, чтобы зажечь палочку благовоний для медитации, раздался стук в дверь.
Снаружи снова был Мо Жань.
Чу Ваньнин: — …
Он предпочел игнорировать его и не сказал: «войди» или «убирайся», — но на этот раз дверь открылась сама.
Чу Ваньнин мрачно поднял голову. Уже зажженная лучина между его пальцами замерла в воздухе, так и не коснувшись благовония, и через некоторое время погасла сама по себе.
— Убирайся, — наконец сказал Чу Ваньнин.
Мо Жань нагло ввалился в комнату. В руках он держал миску с только что приготовленной, еще дымящейся лапшой.
На этот раз все было без изысков. Простая лапша в чистом белом бульоне, посыпанная мелко нарезанным луком и кунжутом, несколько свиных ребрышек сверху, зеленые овощи и яйцо-пашот, слегка поджаренное по краям.
Чу Ваньнин умирал с голоду, но его лицо оставалось бесстрастным. Он посмотрел на лапшу, потом на Мо Жаня и, не говоря ни слова, отвернулся.
Мо Жань поставил миску на стол и тихо сказал:
— Я попросил повара гостиницы приготовить эту лапшу.
Чу Ваньнин опустил ресницы. Конечно же, Мо Жань не стал бы сам ее готовить.
— Попробуйте съесть немного. Эта еда не острая, в ней нет пророщенных ростков и говядины.
Затем он просто вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Его все еще мучили угрызения совести из-за полученной Чу Ваньнином травмы. Однако это было все, что он мог сделать для него сейчас.
В комнате погруженный в свои мысли Чу Ваньнин сидел, прислонившись к подоконнику. Скрестив руки на груди, он издали смотрел на миску с лапшой и ребрышками, пока от лапши не перестал идти пар и она совсем не остыла.
Только после этого он наконец сел за стол, взял палочки и начал медленно есть уже холодную и даже немного комковатую лапшу.
Дело о злом духе в доме семьи Чэнь было завершено. На следующий день они забрали своих лошадей из конюшни на почтовой станции и направились обратно в орден по той же дороге, по которой приехали в город.
По всему городу, от чайных до продуктовых закусочных, все только и говорили о том, что случилось с семьей Чэнь. Для такого провинциального городишки подобный скандал был достаточно значимым событием, чтобы быстро стать притчей во языцех по крайней мере на год.
— Кто бы мог подумать, что старший сын семьи Чэнь женился на госпоже Ло за закрытыми дверями. Бедная девочка Ло!
— Если хочешь знать мое мнение, этого бы не случилось, если бы Чэни не разбогатели. Богатство их испортило. Не зря говорят, что дурные мысли, что помои в чистой воде, могут затопить весь город.
Недовольный услышанным мужчина возразил:
— Сам Чэнь Бохуань не сделал ничего плохого! Все это дело рук его отца и матери. Я надеюсь, что все потомки рода Чэнь родятся уродами без заднего прохода.
— Мертвых, конечно, жалко, но как насчет живых? Взгляните на дочь из семьи Яо. С какой стороны ни взгляни, она ни в чем не виновата, но несправедливо пострадала за чужие грехи. Эта госпожа Чэнь — старая сука с черным сердцем. Она обманула бедную девушку, и что ей теперь делать?
— Второй раз выйти замуж, конечно.
Его собеседник закатил глаза и с издевкой переспросил:
— Жениться? На ней? Ты возьмешь ее?
Деревенский мужик, над которым насмехались, осклабился и, ковыряясь в щели между зубами, ответил:
— Если моя первая жена будет не против, я, конечно, возьму ее второй женой. Почему бы и нет, госпожа Яо очень красива и богата, я бы не отказался от такой вдовушки.
— Тьфу, возжелала жаба отведать мяса лебедя!
Сидевший на лошади Мо Жань навострил уши, напряженно прислушиваясь ко всем разговорам. Если бы не ехавший рядом Чу Ваньнин, у которого между закрытыми глазами и нахмуренными бровями, казалось, было написано: «чертовски шумно», — Мо Жань мог бы даже присоединиться к этим сплетникам.
Так, бок о бок, стремя к стремени, они выехали из города и оказались на окраине. Ши Мэй внезапно удивленно ахнул и указал вдаль:
— Учитель, посмотрите туда!
Перед разрушенным храмом большая группа деревенских жителей в грубой одежде деловито таскали кирпичи и камни, по всей видимости, намереваясь восстановить храм и статую призрачной покровительницы браков.
Ши Мэй обеспокоенно спросил:
— Учитель, прежняя призрачная покровительница браков ушла, но они создают новое пристанище для божества. Сможет ли она вновь возродиться и творить