Читать интересную книгу Великие мужчины XX века - Серафима Чеботарь

Оказавшись в финансовой яме, Скотт заперся в комнате и два месяца без устали писал рассказы, гонорары за которые покрыли все долги. Потом он работал еще несколько месяцев, чтобы обеспечить себе возможность спокойно приняться за роман. Он хотел, накопив денег, уехать в Европу, и закончить «Великого Гэтсби». Зельду уговаривать не пришлось: она всегда была легка на подъем. «Я ненавижу комнату без раскрытого чемодана, – говорила она, – иначе она начинает казаться мне затхлой».

Летом Фицджеральды сняли на Ривьере, в городке Сан-Рафаэль, виллу «Мари». Пока его жена наслаждалась жизнью, Скотт так увлеченно работал, что даже не заметил, как Зельда завела роман с французским летчиком Эдуаром Жосаном. Узнав об этом, Скотт был потрясен: он был искренне уверен в необходимости супружеской верности, и увлечение Зельды его глубоко ранило. По легенде, он устроил ей сцену и на месяц запер в спальне, хотя биографы чаще пишут просто о серьезном разговоре. Как бы то ни было, этот случай в некотором роде пошел Скотту на пользу. Своему редактору Перкинсу он писал: «Я изведал горькие минуты, но моя работа от этого не пострадала. Я, наконец, повзрослел». Его творчество стало глубже, образы мощнее, стиль – более отточенным и легким. Одному из друзей он писал: «Мой роман – о том, как растрачиваются иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытав эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном». Он изо всех сил старался создать что-то «новое, необычное, прекрасное, простое и в то же время композиционно ажурное» и был как никогда требователен к себе. Роман «Великий Гэтсби» стал его вершиной, его шедевром. Сам Фицджеральд без ложной скромности писал: «Этот роман, затраченные на него усилия, сам результат придали мне прочности. Сейчас я считаю себя выше любого молодого американского писателя без исключения». Рецензенты рассыпались в похвалах. Гертруда Стайн сравнила Фицджеральда с Теккереем, а Томас Стерн Элиот назвал «Гэтсби» «первым шагом, который американская литература сделала после Генри Джеймса». Однако продажи шли плохо – публика уже не хотела читать о жизни легкомысленных богачей, предпочитая книги «о людях с улицы».

Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Зельда и Скотти, Париж, 1925 г.

В мае 1925 года Фицджеральды переехали в Париж. Там они познакомились с начинающим тогда писателем Эрнестом Хемингуэем – еще год назад Скотт прочел несколько его рассказов и был очарован их силой и мастерством. Два писателя быстро подружились, хотя, казалось, у них не было ничего общего, кроме пристрастия к алкоголю и литературе: Хемингуэй воевал, был спортсменом, рыболовом и путешественником, а Скотт уже давно не занимался спортом и не любил «путешествий ради путешествий». Стиль Хэма отличался отточенной лаконичностью и сдержанностью, он восторженно писал о тех самых «простых людях», которых не хотел знать Скотт, в то время как Фицджеральд демонстрировал изящные, словно кружево, сплетенные фразы, и рассказывал о жизни богатых бездельников с грустью и безысходностью. Однако долгое время они почти не расставались. Скотт искренне ценил талант Хемингуэя и сделал все, чтобы его издательство Scribner’s подписало контракт и с Хэмом.

В Париже Фицджеральды познакомились с четой Мэрфи – красивой и богатой парой, обосновавшейся на Антибе и собравшей на своей вилле «Америка» настоящую американскую колонию. Они быстро подружились с Фицджеральдами, особенно выделяя Зельду.

Ее красота была необычной, – писал о ней Джеральд Мэрфи. – Во всем ее облике чувствовалась какая-то сила. У нее были очень красивые, но не классические черты лица, пронзительный орлиный взгляд и пленительно изящная фигура. Она и двигалась изящно. Говорила мягким голосом, с легким южным акцентом, как некоторые – впрочем, я думаю, большинство – южанок. Она ощущала малейшие нюансы своей внешности и потому носила элегантные платья широкого покроя. Поразительное чувство цвета помогало ей выбирать платья, которые ей необычайно шли. На ее голове возвышалась копна прелестных взъерошенных волос, не совсем светлых, но и не каштановых. Мне всегда казалось неслучайным, что ее любимым цветком был пион. Их как раз очень много росло в нашем саду, и всякий раз, когда она приходила к нам в гости, она уносила с собой охапку пионов. Она вечно что-нибудь придумывала с ними. Иногда она прикалывала их к платью на груди, и тогда они еще больше подчеркивали ее красоту.

Скотт восхищался четой Мэрфи, которые воплощали его идеал людей, – и в то же время изводил их своими выходками: то на званом обеде запустил ягодой из десерта в английскую герцогиню, то разбил их любимые бокалы. Захмелев, Скотт вообще выкидывал странные номера: однажды он с приятелем поспорил, можно ли распилить человека пилой – и они решили поставить эксперимент на официанте, которого, чтобы не сбежал, привязали к стулу. Тот едва спасся. Раньше, в Нью-Йорке, такие вещи шли от переполнявшей его радости жизни и сходили ему с рук, а теперь они были разрушительны и вызывали отторжение. Он начал новый роман, но работа шла очень медленно и мучительно, и от этого Скотт страдал еще больше.

Зельда вела себя все более странно. Она могла уйти в себя, не реагируя на происходящее вокруг, начинала без причины грубить или громко смеяться. Ее красота по-прежнему привлекала к ней массу поклонников, но если раньше это радовало Скотта, теперь он явно страдал и иногда словно мстил.

Однажды на веранде ресторана рядом с ними оказалась Айседора Дункан. Фицджеральд подошел к ней выразить свое восхищение. Они разговорились, и, как вспоминают, Айседора стала гладить Скотта по волосам – и тут Зельда встала из-за стола и бросилась в пролет лестницы. По счастью, лестница оказалась невысокой и Зельда отделалась ободранной коленкой. На обратном пути Зельда и Скотт заблудились, выехали на узкоколейку – и заснули, когда их машина стояла прямо на рельсах.

Наконец супруги устали от Франции (а Франция во многом устала от них), и в начале 1927 года они вернулись в США. Сначала Фицджеральды на два месяца отправились в Голливуд: Скотту хотелось попробовать свои силы в новом деле, однако вместо написания сценария он увлекся юной актрисой Луизой Моран – позже он опишет ее в романе «Ночь нежна» в образе Розмэри Хойт. Их отношения так и не пошли дальше легкого флирта, но Зельда так ревновала, что ее выходки поразили даже ко всему привычный Голливуд.

Работа сценариста разочаровала Фицджеральда; его сценарий был отвергнут. Супруги переселились в городок Уилмингтон на берегу Делавера, где продолжали свои выходки, словно по-прежнему были в Нью-Йорке. Он все больше пил, ее характер все больше портился. Ей надоело быть просто женой знаменитого писателя – хотя перед свадьбой она утверждала: «Надеюсь, я никогда не стану настолько честолюбивой, чтобы попытаться создать что-нибудь». Теперь она мечтала сама прославиться: для начала она, давая интервью, стала рассказывать о том, скольким обязаны ей романы Скотта, и однажды даже заявила: «Господин Фицджеральд, по-видимому, считает, что плагиат начинается в семье». Она даже начала писать сама – ей с легкостью удавались рассказы, эссе и пьесы, однако позже она решила, что не стоит соревноваться со знаменитым писателем на его поле, и вместо литературы увлеклась живописью и танцами. Она мечтала стать профессиональной балериной и танцевать в труппе Дягилева, и во имя этой мечты (несколько странной для женщины, впервые занявшейся балетом в двадцать семь лет) была готова заниматься дни напролет. Педагоги говорили, что у нее есть определенный талант, однако Скотт искренне считал занятия жены пустой тратой времени и к тому же обижался, думая, что она не может оценить ни его таланта, ни усилий, которые ему приходится прикладывать, чтобы создать что-то достойное. «Как это ни странно, но мне так и не удалось убедить ее, что я первоклассный писатель, – говорил он. – Она знает, что я пишу хорошо, но не представляет себе, насколько хорошо… Когда я превращался из популярного писателя в серьезного художника, крупную фигуру, она не могла понять этого и даже не попыталась помочь мне». Скотт вымучивал из себя рассказ за рассказом, в то время как его роман почти не продвигался. После относительного успеха «Гэтсби», который, хоть и плохо продавался, был сочтен критиками шедевром, Скотт все время мучился от мысли, что он больше не создаст ничего достойного. Депрессивные настроения поедали его изнутри, и он заливал отчаяние алкоголем. Летние сезоны Фицджеральды проводили во Франции: накануне биржевого краха жизнь там для американцев казалась восхитительно дешевой, веселой и беззаботной, а именно этого не хватало Фицджеральдам. Но Париж не излечил хандру: Скотт продолжал пить, а Зельда с головой ушла в балет, их семейная жизнь разладилась. Все больше портились и отношения Скотта с Хемингуэем: Фицджеральд болезненно ревновал к первым успехам друга, в то время как его собственные остались, казалось, далеко в прошлом. В это время у Зельды произошел первый нервный срыв: в апреле 1930 года ее поместили в клинику «в состоянии большой возбудимости, утратившей всякий контроль над собой». Через неделю Зельда выписалась, но скоро из-за постоянных изнуряющих репетиций снова попала в лечебницу. С диагнозом «шизофрения» она провела несколько месяцев в швейцарском санатории – все это время Скотт жил неподалеку, регулярно выбираясь в Париж, где на попечении гувернантки оставалась Скотти. Он старался сделать все для выздоровления Зельды, даже пробивал в Scribner’s издание сборника ее рассказов, однако сборник так и не вышел. Скотту не разрешалось навещать жену – от одной мысли о муже у нее начиналась экзема – и он умолял врача разрешить ему хотя бы посылать ей цветы. Он чувствовал себя виноватым в ее болезни, и страдал оттого, что ничего не может для нее сделать. В январе 1931 года от сердечного приступа скончался Эдвард Фицджеральд, и Скотт выехал на его похороны, а затем вернулся в Швейцарию. Ему снова приходится напряжено работать, чтобы гонорарами за рассказы оплачивать недешевое лечение жены, – он уже получал за рассказ четыре тысячи долларов, но все равно был по уши в долгах. В июне ее состояние улучшилось, в сентябре ее выписали из санатория, и супруги вернулись на родину. Они хотели провести зиму в Монтгомери, чтобы Скотт, наконец, закончил свой роман, а Зельда побыла с родителями. Судья Сэйр тяжело болел, тем не менее Скотт счел возможным оставить больную жену и умирающего тестя, чтобы на два месяца съездить в Голливуд. Он должен был написать сценарий для MGM, однако и в этот раз ничего не получилось: Зельда засыпала его ревнивыми письмами и рассказами на редактирование, а когда он, наконец, вернулся, у нее снова случился срыв. В балтиморской лечебнице «Фиппс» она, впрочем, провела время с пользой: много лепила, рисовала и, наконец, закончила свой роман, который назвала «Вальс ты танцуешь со мной». Роман она, не сказав ни слова мужу, отправила в Scribner’s. Узнав об этом, Скотт пришел одновременно в ужас и ярость: в романе Зельды было так много от его собственного, еще не оконченного романа «Ночь нежна», и к тому же он сам был выведен в нелицеприятном виде под именем Эмори Блейна (а ведь так звали персонажа романа Скотта «По эту сторону рая»).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});