о том, что внутри живота – тишина. Ей нужно добраться до деревни. Ей нужна помощь.
Спустя некоторое время все деревья становятся похожими друг на друга, ветки дрожат, будто губы, подведенные снегом. Она уже не уверена, что идет в нужном направлении. Лесенка розовой плесени на том стволе выглядит ужасно знакомой, и ее охватывает страх, что она здесь уже проходила.
Неужели она ходит по кругу? Ужасные образы пролетают у нее перед глазами: ее скорчившееся на земле тело, едва различимое под снежным покрывалом. Застывший внутри нее ребенок, крошечные косточки, затвердевшие в ее утробе. Она спотыкается о корень и вскрикивает, ее голос поглощает ветер.
Что-то отзывается на крик.
Поначалу ей кажется, что она спит наяву, как путник в пустыне, который обманывается миражом.
Но затем звук повторяется. Ей откликается птица.
На самом деле.
Она поднимает взгляд и, тяжело дыша, всматривается в кроны деревьев. Что-то блестит. Влажный глаз. Иссиня-черные перья в белую крапинку.
Ворона.
Мелькнувшая было паника тут же сходит на нет.
Потому что по ту сторону страха есть кое-что еще, и оно ближе, чем когда-либо. То самое странное тепло, которое она почувствовала в саду тети Вайолет, когда из земли к ней поползли насекомые. Оно пробивается сквозь панику как сквозь стену, чтобы найти этот свет, эту искру внутри себя.
Оно разливается по ее венам, гудит в крови. Ее нервы – в ушных каналах, в подушечках пальцев, даже на поверхности языка – пульсируют и сияют.
Знание приходит из самых глубин, где давным-давно она его спрятала от самой себя и похоронила.
Если она хочет выжить, нужно держаться вороны.
Через некоторое время она видит впереди серую пелену и чувствует ветер в лицо. Лес похож на туннель, думает она. Туннель из деревьев. И она подходит к его концу.
Впереди мелькает просвет. А за ним она видит очертание холма, похожего на припорошенный снегом меховой загривок огромного животного. Оно припало к земле и выжидает.
У нее получилось. Она нашла выход из леса.
На холме Кейт настолько открыта стихиям, что сейчас предпочла бы душащую тесноту леса. Оглушающий ветер хлещет ее по лицу. Губы и нос горят от холода.
Ворона все еще там. Выписывает над ней иссиня-черные петли. За ревом ветра в ушах Кейт едва слышит ее карканье.
На гребне холма она видит, как внизу мерцает оранжевым деревня. Идти под горку легче: теперь склон укрывает ее от ветра. Руки и лицо у нее саднят, на пятке пульсирует мозоль. Но снег мягко ложится на лицо. И она почти дошла до коттеджа. Она почти дома.
Она смотрит вверх. Тучи разошлись, обнажив вечернее небо в россыпи ярких звезд. Она провожает взглядом ворону и больше не чувствует страха – вместо этого она поражена красотой ее полета, серебристым отблеском на ее крыльях.
Она боялась ворон с того дня, как погиб отец. С тех пор, как увидела взмахи черных бархатных крыльев в летнем небе.
С того дня, как она стала чудовищем.
Но она не чудовище и никогда им не была. Она была всего лишь девятилетним ребенком, и в ее сердце не было ничего, кроме любви и любопытства. К стаям птиц в небе, к розовым кольцам дождевых червей на земле, к пчелам, гудящим целое лето. Она тянется к карману, нащупывая пчелку, и у нее сдавливает горло. Она вынимает брошь, поднимает ее к ночному небу, и та светится, будто еще одна звездочка. Почти как до аварии.
Она вспоминает силу, с которой Отец вытолкнул ее из-под колес. Его последнее прикосновение. Он умер за нее, точно так же, как и она готова умереть ради своего ребенка. Жгучие слезы льются из глаз. Она сама не знает, по ком плачет – то ли по той маленькой девочке, у которой на глазах умер папа, то ли по той женщине, что двадцать лет винила себя в его смерти.
– Он умер не из-за меня, – говорит она вслух, впервые признавая эту истину. – Это был несчастный случай.
Сделав последний круг, ворона исчезает вдалеке; до Кейт доносится прощальное «кар».
– Малышка в порядке, – говорит доктор Коллинз и искренне, от души улыбается. Она приложила стетоскоп к животу Кейт и внимательно слушает.
– Вы уверены? – спрашивает Кейт. За все это время – с момента аварии и до того, как Кейт, шатаясь и дрожа от холода, вошла в кабинет врача – она не почувствовала шевелений. Ужасная картина снова встает перед глазами – ее замерзшая в утробе девочка, крошечные пальчики, сжатые в кулачки.
– Вот, послушайте, – говорит доктор, передавая ей стетоскоп.
И она слышит, как бьется сердце ее малышки. Ее охватывает облегчение, слезы щиплют глаза.
– Как я и говорила, – улыбается доктор Коллинз, – боевая девочка.
– Ты уверена, что справишься до приезда мамы? – Эмили уже собралась уходить, но медлит. Ее муж, Майк, уже сигналит из машины.
Сегодня ослепительный день; заснеженные изгороди сверкают на солнце. Кейт наблюдает, как свиристель выискивает ягодки рябины, как дрожит ее хохолок. К ней присоединяется ее пара, и они принимаются выводить трели. В небе выписывают пируэты скворцы.
– Так точно. Спасибо вам огромное за все.
Эмили забила холодильник всякой всячиной, которая только может понадобиться – полуфабрикатами, хлебом и молоком. Она привезла подгузники и надувной матрас для мамы Кейт. Они с мужем даже организовали буксировку ее машины в мастерскую в Бексайде. Кейт не знает, как их благодарить.
– Ну, ладно, просто дай мне знать сразу, как будут новости! Почувствуешь даже намек на схватки – я хочу знать об этом немедленно!
Эмили садится в машину, машет рукой на прощание; в этот момент Кейт больно за свою подругу – она вспоминает, что сказала ей Эмили у костра в Ночь Гая Фокса.
Когда – то у меня был ребенок.
Кейт до сих пор не верится, что для нее – для них – все обошлось без последствий. С самого дня аварии она ждет тревожных признаков: боли в животе, пятен крови на нижнем белье. Но все прекрасно: малышка снова шевелится, крутится и пинается. Вечерами Кейт, не переставая удивляться, наблюдает, как то тут, то там у нее из живота выпирает крошечная ручка или ножка.
Скоро Кейт возьмет своего ребенка на руки – она воспринимает этот факт не иначе как чудо. Интересно, какой у нее будет цвет глаз, когда сменится голубой, как у всех новорожденных? Как она будет пахнуть?
Мама прилетает завтра. В Лондоне она сядет в поезд, а потом арендует машину, чтобы можно было