Атлас пристально смотрит на меня.
— У Джорни будет ребенок?
Я киваю, не зная, что ему ответить. Я, конечно, не представлял, что буду говорить об этом сегодня вечером, да и в моей голове это не укладывается.
— Как?
— Это разговор для другого дня.
Я перекидываю его через плечо, Кохо прыгает у наших ног, извиваясь всем телом при звуке смеха Атласа.
В течение следующих нескольких часов жизнь, которой я жил, работая по двадцать часов в день, медленно угасает, и я возвращаюсь к реальности. Испытываю облегчение от того, что наконец-то могу хоть немного времени побыть дома.
Джорни заключила со мной пари, что к концу ночи Пресли и Бэар исчезнут в его комнате. Через двадцать минут после того, как мы ужинаем, они уходят. Я протягиваю ей двадцать баксов.
— Ты выиграла. Я думал, что она продержится дольше.
Джорни смеется и засовывает купюру в лифчик.
— Нет. Она считала дни до вашего возвращения. Видимо, они, вроде как, переспали перед его отъездом.
Я знал об этом. Я провел с Бэаром последние девять недель на лодке. Поверьте мне, когда говорю, что слышал все о его новом увлечении этой цыпочкой.
Уже поздно, когда я укладываю Атласа спать, радуясь тому, что наконец-то делаю это сам. Сын вырубился у меня на руках, с крошками печенья на лице, потому что он украл еще несколько штук.
Застаю Джорни в своей комнате, ее щеки пылают, на ней моя футболка, а ноги голые. О таком зрелище я, конечно, мечтал, но сейчас оно кажется нереальным.
Уложив Джорни на свою кровать, я скольжу вниз по ее телу. Приподняв хлопковую рубашку, целую ее грудь, шрам, затем опускаюсь ниже. К ее животу. Вздыхая, я чувствую улыбку на ее губах, даже не глядя. Целую крошечный бугорок, а затем, для пущей убедительности, кусаю бедро. Не сильно, но достаточно для того, чтобы она вскрикнула и запустила руки в мои волосы. Не могу допустить, чтобы она подумала, что я больше не обладаю ею, потому что это не так.
Джорни смеется, широко улыбаясь.
— Я люблю тебя.
Пододвигаюсь к ней ближе и целую ее.
— Я боюсь, — признаюсь, наблюдая за ее лицом.
Ее улыбка исчезает.
— По твоей реакции я поняла, что ты боишься.
Провожу пальцами по ее щеке.
— Я не хочу тебя потерять.
Ее дыхание легкое и ровное, как будто она была готова к такому ответу.
— Я знаю, но, как всегда говорил мне отец: страх является временным. Сожаление — вечно.
Я шумно выдыхаю и переворачиваюсь на бок. Смотрю на потолок, на лунный свет, проникающий через окна.
— Джорни, тебе пересадили сердце. Для тебя действительно рискованно рожать ребенка, Афина была абсолютно здорова и умерла без всякой причины. Я просто… трудно идти на такой риск с тобой.
Она садится и поворачивается ко мне лицом.
— Ты хочешь сказать, что не хочешь этого?
Я быстро обнимаю ее.
— Нет, я вовсе не это имею в виду.
— Тогда что же ты хочешь сказать, потому что я не понимаю. Выражение твоего лица никогда не соответствует твоим словам.
Я выдыхаю, понимая, что веду себя как слабак, что должен проглотить эту ложь и быть честным с ней.
— Я говорю, что я здесь, но если я не выгляжу радостным, то причина не в том, что я не хочу иметь этого ребенка от тебя, — дотрагиваюсь рукой до ее живота, не сводя с нее глаз, — а потому, что я не хочу вас потерять. Дорогая, я через это уже проходил. И я не желаю испытывать это снова.
— Я не знаю, что сказать, чтобы тебе стало легче. — Джорни размыкает губы и проводит кончиками пальцев по моему плечу и татуировке сердца, которую я никогда не позволял ей рассмотреть. — Что это значит?
Откинувшись спиной на кровать, закидываю руки за голову.
— Я сделал ее через несколько месяцев после смерти Афины. Крючок символизирует Ретта, а сердце — ее.
Джорни поворачивается ко мне лицом, обхватив руками икры своих ног.
— Я знаю, что это будет нелегко. Может быть, если ты пойдешь на следующий прием, это успокоит тебя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я хочу согласиться с ней, но она без трусиков, и ее киска находится практически на уровне моих глаз. После столь долгого пребывания на корабле я не могу думать ни о чем другом. Я пялюсь на ее голые ноги.
— Я закончил с разговорами. — Обвиваю руками ее талию и сажаю к себе на колени, целуя со всей страстью. Одной рукой обхватываю ее затылок, а другой — подбородок.
— Я тоже. — Джорни судорожно стонет мне в рот, покачивая бедрами. — В последнее время я только и думаю о сексе, — признается она, и в ее голосе слышны нотки застенчивости.
Просунув руку между нами, я стягиваю шорты, чтобы достать свой член, и больше ни о чем не думаю, кроме как трахнуть ее.
— Прошло два месяца. Не жди многого.
— Я не буду на тебя злиться.
И тут она опускается на мой член, и я забываю обо всех своих страхах потерять эту девушку. Если я не могу иметь вечность, то у меня, по крайней мере, есть промежуток времени, потому что, бл*дь, это стоит каждой минуты.
ГЛАВА 42
Медленная качка в дрейфе — часто используется для удержания лодки в безопасном положении во время плохой погоды.
В январский день воздух слишком холоден, а мои мысли слишком беспорядочны, чтобы понять, что это значит. Мы идем по улицам Сиэтла, Линкольн молча держит меня за руку, погруженный в мысли, которыми не делится со мной.
Я никогда не чувствовала себя настолько совершенно. В мире, где я знала лишь частички себя, все мое существование обретает смысл. С ним, с этим ребенком и маленьким мальчиком, бредущим в нескольких шагах впереди нас в поисках пекарни, которая, как он уверяет, находится за поворотом.
— Она должна быть где-то здесь, — говорит Атлас, осматривая оживленные улицы Капитолийского холма (прим. пер.: густонаселенный жилой район в Сиэтле, штат Вашингтон, США).
— Почему мы снова позволили ему вести нас? — спрашивает Линкольн, внимательно следя за ним.
Ночной Сиэтл — не то место, где дети должны бегать по улицам, но ради пирога мы готовы на все.
— Потому что он следует указанием навигатора лучше, чем я.
— О, поверь мне, я знаю. Он разбирается в навигаторе на лодке лучше, чем Бэар.
Мы смеемся, его рука скользит в мою, и я думаю, может быть, Линкольн делает это, чтобы успокоить меня.
Сжимаю ее, благодарная за этот маленький жест утешения.
— Вот она! — Атлас указывает на улицу, где парень в неоново-зеленых шортах и халате танцует под музыку, которую мы не слышим.
Линкольн смотрит на мужчину, затем на Атласа.
— Мы возьмем с собой.
— Мне все равно. — Атлас подпрыгивает перед окном для еды на вынос «Pie Bar». — Я просто хочу пирог.
Это в буквальном смысле все, что они продают. Итак, мы заказываем пирог, Атлас завязывает разговор с парнем, танцующим рядом с нами, а я гадаю, о чем, черт возьми, думает Линкольн. Он почти ничего не сказал с тех пор, как услышал сердцебиение ребенка и слова: «Это девочка».
Может быть, он в шоке? Я понимаю, ведь у меня было такое же чувство. Пока я мирилась с его ложью и тем фактом, что во мне сердце его жены, у меня было достаточно времени до возвращения Линкольна осознать, что беременна. К сожалению, на него обрушилось все сразу.
Я все еще не до конца осознала, что стану мамой меньше чем через шесть месяцев. Но я не могла и мечтать о более спокойной беременности. Ребенок здоров, я здорова. Никакой утренней тошноты и тяги к странной еде. Никаких осложнений. Пока что. И я знаю о рисках. Не надо читать мне нотации, как это делали Эйв с Линкольном последние пару недель. Я готова пойти на это, чтобы родить ребенка вместе с ним.
Держать малыша на руках, быть мамой — это даже сложно представить, потому что я никогда не думала, что окажусь в таком положении. Никогда не думала, что проживу так долго, не говоря уже о том, что буду счастлива и влюблена.