бормотала она
Ее голос, раздававшийся из деревянного ящика, казался глухим.
Я остановился посреди комнаты и уточнил:
— Вы решили сменить образ?
Женщина резко распрямилась, обернулась и сурово поджала губы:
— Грешно смеяться над бедой мертвой дамы, — с укором произнесла она.
Впрочем, меня это не тронуло. Я погрозил бухгалтеру пальцем и заявил:
— Вы меня подобным не проймете. И не надейтесь.
Женщина на несколько секунд забылась, а затем фыркнула.
— Попытаться все же стоило. Мне нужен телевизор, — произнесла моя неожиданная помощница, извлекая из шкафа белоснежную рубашку и костюм.
Чехол на костюме был непрозрачным, но я точно знал, что Любовь Федоровна в курсе, какой у этого пиджака крой и цвет.
— Техника становится частью жилища, — пространно заметил я.
— На следующей неделе к нам придут мастера, чтобы обговорить ремонт дома и строительство гаража? — уточнила Виноградова.
— Все верно, — кивнул я.
— Надо будет договориться, чтобы к северному крылу приладили небольшую комнатку.
— Зачем? — удивился я.
— Там раньше была пристройка. Но после небольшого казуса ее пришлось снести.
— Что за казус? — поинтересовался я
— Я ее сожгла, — беззаботно пояснила женщина.
— И как так вышло?
Виноградова ненадолго задумалась, а затем произнесла:
— Знаешь, когда говорят, что дама творит дичь, стоит уточнить, кто ее до этого довел.
Я удивлённо поднял брови:
— Неужели?
— Всегда во всем виноват мужчина, — уверенно продолжила собеседница. — Даже самую рассудительную девушку можно довести до белого каления.
— Слышал, что чаще такое говорят о дамах, — возразил я. — Что дамы ведут себя эмоционально и поддаются истерикам.
— Сплетни и стереотипы, — отмахнулась Виноградова.
Спорить я не стал, а дама удовлетворенная моим молчанием продолжила:
— Вот довел меня один му… мужик, короче. И я, выпив бокальчик вина, вышла размяться во двор.
— И? — поинтересовался я.
— И спалила пристройку, — выдохнула дама и пожала плечами.
— Вот так просто? Без эмоций и истерик? — скрывая улыбку, уточнил я.
— В каждой порядочной и уравновешенной женщине можно разбудить фурию. Но я быстро успокоилась. Вызвала охранника, и тот потушил пламя. Оно не успело перекинуться на остальной дом.
— Вы были сильной огневичкой? — спросил я.
— Одной из тех, для кого выделяли спаренные площадки для тренировки. Мало кто мог выйти со мной один на один. Точнее, никто.
Виноградова подняла подбородок и мне показалось, что по ее коже пробежали огненные всполохи. А затем она сглотнула и продолжила сиплым голосом:
— Потому и убивать меня пришли сразу несколько бойцов. Боялись… А самое смешное, что потом кто-то пустил слух, что прибил меня один тщедушный паренек с топором, который случайно решил ограбить дом. Еще и старухой меня нарекли.
— Ведь есть съемки, давние сводки новостей, — сказал я и тут же пожалел об этом.
Любовь Федоровна обожгла меня ледяным взглядом.
— Простите. Мне не стоило…
Она отвернулась:
— Все хорошо, Павел. Я и сама любопытная. Тоже захотела бы узнать душещипательные подробности твоей смерти, если бы ты успел умереть раньше меня.
Признаться, я немного опешил от такого откровения. Но все же произнес:
— Спасибо за понимание.
— Меня предали, — нехотя пояснила соседка. — Опоили и лишили части силы, чтобы сломать.
— Кто? — зачем-то спросил я. — Кто предал?
— Тот, кому я доверяла. Человек, которого я не смогла убить.
Она повернулась ко мне, и я едва не отшатнулся от жуткого вида ее лица. Кости, проступили через кожу и лишь глаза были живыми.
— Запомни, Паша, никогда нельзя оставлять за спиной оскорбленную любовь. Она так легко становиться ненавистью, которая способна убить, — тоном наставницы произнесла она, подняв к потолку указательный палец.
— Любовь Федоровна… — начал было я, но женщина вскинула руку, а потом вынула с полки коробку.
— Ботинки из замши отлично впишутся в образ. Эта обувь не для простолюдинов. Слишком сложна в уходе и недолговечна, если за ней не следить.
— Думаете, мне стоит выбрать именно эту пару?
Помощница фыркнула:
— Учись портить вещи, которые многим не по карману. Иначе зачем быть аристократом?
— Хорошо.
— Да и зачем их беречь? Есть возможность, что ты умрешь, так их и не надев. И останешься в выбранном облачении навсегда. Представь, как будет обидно провести вечность в одном полотенце. Или без него. А родственники отдадут нищим новые, нераспакованные рубашки, пиджаки в чехлах и обувь в коробках. Те, которые ты ни разу не надел.
Виноградова выразительно посмотрела на меня и сухо засмеялась.
— И ведь тебя будет видеть каждый призрак и твоя бабушка! Так что всегда обдуманно выбирай вещи. Чтобы даже в возможном посмертии выглядеть стильно.
Я проникся и подошел на кровати, на которой Любовь Федоровна разложила выбранный для меня костюм.
— Вы уверены? Не слишком ли он… белый?
— Отличный цвет, — возразила женщина. — Когда будешь есть, используй салфетку, а если испачкаешь, то я тебя ругать не стану. Обещаю.
С этими словами женщина подхватила кота и направилась прочь из комнаты.
— А зачем нам пристройка к дому? — вспомнил я начало разговора.
— Чтобы там поселить дворника, конечно, — не оборачиваясь, ответила Виноградова.
— У нас есть дворник? — ошарашенно осведомился я.
— А куда мы Евсеева денем? Или ты хочешь котов сиротками оставить?
Последняя фраза явно была с подвохом, и я поспешно ответил:
— Не хочу, конечно.
— Вот и славно.
Виноградова вышла из комнаты, и я остался один, раздумывая, что плохо влияю на бережливую Любовь Федоровну. От общения со мной она, сама того не замечая, становилась расточительной.
— Это ли не прекрасно, — пробормотал я и принялся облачаться.
Галстук тоже был белым и, отливая блеском шелка, он выделялся на фоне рубашки. Лацканы пиджака оказались расшиты тончайшей жемчужной нитью, создавая слева семейный герб. И хоть он не бросался в глаза, но все же был заметен. Запонки с лунным камнем оказались к месту. Белая замша, из которой были сшиты ботинки, и впрямь казалась непозволительной роскошью. Но при этом обувь была мягкой и удобной, словно я носил ее не первый год.
— В таком виде и впрямь не стыдно показаться на глаза своим предкам, — усмехнулся я и взглянул в зеркало.
В отражении я смог увидеть аристократа, который перестал быть взъерошенным. Отчего-то я поймал себя на мысли, что слишком похож на отца. И дело было не в идеально скроенном костюме. А в едва заметных тенях под глазами, небольшом порезе на челюсти, который я порой замечал на лице старшего Чехова. В груди похолодело. Но я сумел отогнать от себя неприятные ассоциации и вышел из комнаты.
— Ну прямо жених, — раздался довольный голос Виноградовой, которая встретила меня в гостиной.
— Как вам? — тут же заговорил смущенный Фома, который вышел из кухни.
Он оказался одет в выходной костюм приятного синего оттенка. Галстук с гербом Чеховых выглядел к месту.
— Ты отлично смотришься, — поддержал я Любовь Федоровну, поняв, что до того она обращалась к Питерскому. — У тебя планы?
— Я пригласил Иришку на танцы, — смущённо