Читать интересную книгу Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

На улице увидел Ицхак реб Моше-Амрама с женой. Свернул он в другую сторону. Сказала Дыся мужу: «Посмотри, кто тут идет!» Снял Моше-Амрам новые очки с глаз и крикнул: «Ицхак, ты прячешься от нас?» Сказал Ицхак: «Слышал я, что вы собираетесь ехать, и не хотел вам мешать». Сказал реб Моше-Амрам: «Правильно ты слышал, едем мы на Мерон. Что я хотел сказать тебе?.. Много раз спрашивал я о тебе. Я был уверен, что ты сердишься на меня за мои слова. Нельзя поговорить с человеком, чтобы не задеть его. За пределами Эрец любой еврей — еврей. И если он соблюдает заповеди, считается кошерным евреем. И если он крайне осторожен, чтобы не нарушить заповеди, считается праведником. А здесь вся община, все — святые, и из-за особой святости, которая есть в них, каждый человек видит в другом недостаточную святость, потому что ведь святости, сколько бы ее ни было, всегда недостаточно. Как твоя работа? „Трудом рук своих сыт будешь“, — говорится в Писании, только читай дальше: „Жена твоя будет как виноградник плодоносящий“. А ты все еще одинок. Господь пошлет тебе суженую. Мы уезжаем отсюда. И не знаю, увижу ли я тебя еще. Пословица гласит: „Гора с горой не сходится, человек с человеком сходится“. Однако ноги мои, как две глыбы, и я похож на них. Когда увидел я тебя на корабле, не почувствовал к тебе интереса, а теперь, когда мне хорошо с тобой, я уезжаю отсюда. Где ты, Дыся? Здесь? А мне почудилось, что оставила ты меня и пошла себе. Новые очки эти… не желают они привыкнуть к моим глазам».

Часть семнадцатая

ВОЗВРАЩАЯСЬ К БАЛАКУ

1

Балак обрел покой для тела, для души покоя не обрел. Сожалел о том, что ушло из-под его ног, и не ценил то, что пришло ему в руки. Весь мир целиком не стоил того места, из которого его изгнали. Пока что поселился он среди других народов, и погрузился в среду иноверцев, и осквернялся пищей идолопоклонников, и отупело его сердце, и не различал он между праздниками еврейскими и нееврейскими. Но вероотступником назло им он не стал и по-прежнему просыпался в разгар ночи и лаял, потому что в это время собаки всегда лают.

Называют грешников народа Израиля собаками. Но грешники народа Израиля иногда раскаиваются, а иногда не раскаиваются. И если даже они раскаиваются, то раскаиваются не сами по себе, а из страха перед трубным звуком шофара Судного дня, потому что когда они слышат эти звуки, то дрожат, объятые ужасом и страхом. А вот Балак раскаялся сам по себе, и мало того, уже в месяц тамуз, когда шофары еще спят, стал подумывать о возвращении домой. Начал он гнушаться благами иноверцев и опротивела ему жизнь среди них. Месяц этот… Тамуз, когда ангелы смерти управляют солнцем, и от агрессивности солнца возрастает в этом месяце число грехов, а искры чистоты отступают перед грубой силой; месяц этот… знак которого — рак, порождающий ужасную жару, так что все раковые больные не поправляются никогда, а только умирают в этом месяце, — он не умертвил душу Балака, но, наоборот, Балак набрался в этом месяце мужества и бросил вызов раку на небесах. Что сказал Балак? Сказал: «Рак, рак! Есть у тебя множество ног, но ты пятишься назад, а у меня только четыре ноги, но вся суть моя — идти вперед».

Тем не менее все еще продолжал Балак валяться на брюхе и есть и пить больше, чем следовало, но готов был отбросить все свои привилегии. А когда смотрел на свое брюхо, раздувшееся от излишней пищи и тянущее его вниз, тявкал и говорил: «Брюхо мое, брюхо мое! Тебе хорошо, а мне плохо. Ты все наполняешься, а мои мысли разлетаются, и душа пустеет». Загудело его брюхо, как военный барабан, будто все армии султана пошли на него войной. Зажал Балак свой хвост между ног и пролаял про себя: «Разве не лучше было бы, чтобы мое брюхо, которое набивается кушаньями идолопоклонников, наслаждалось бы еврейской едой?»

От обилия излишних размышлений он устал и задремал. Явился хозяин снов и показал ему во сне то, о чем он грезил наяву. И, проснувшись, он не мог понять, где тут истина, а где сон. А так как он устал от обилия пищи и от долгого сна, лень ему было заставить себя во всем этом разбираться. Короче, наяву, как и во сне, а во сне, как и наяву, чувствовал он себя среди евреев, как дома. Тут он отхватит кусок кугла, а тут бросают ему полную горсть чолнта. Сверх этого — трефное и падаль, то, что разрешено ему Торой, как сказано: «Собаке пусть бросят… и т. д.», — ведь еще не умножилось число евреев, преступающих закон и поедающих падаль и трефное, и грабящих собаку и съедающих то, что по праву принадлежит ей.

Больше всего любил Балак куриц, которых называют «капарот»[69], потому что евреи искупают ими свои грехи, а их внутренности выбрасывают на крыши или во дворы. Да и в другие дни не испытывал Балак ни в чем недостатка. Порой набивал он себе брюхо тестом, которым приклеивают листки с призывами против «школес», а порой наполняет свое брюхо тестом со всяких иных объявлений, тесто это он соскребает и поедает. Как те собаки, которым уподобили наши мудрецы (да будет память их благословенна) грех в словах «У входа грех твой лежит». Есть собаки, умеющие добыть себе пропитание хитростью. Как именно? Идет собака, и усаживается напротив пекарни, и притворяется спящей; сторож тогда не боится ее и засыпает, ведь он уверен в собаке, а собака встает и сбрасывает хлеб на землю; когда сторож просыпается и собирает буханки, собака уже наелась и ушла.

Хозяин снов, который раньше посылал Балаку хорошие сны, отвернулся от него. Вот зашел Балак в еврейский двор и потянулся носом к куриным потрохам, появились странные птицы на четырех ногах и отняли их у него. Пошел он к объявлениям, увидел, что приклеены они не квасным, а — гвоздями.

Балак не обратил внимания на дурные сны и принял решение вернуться в Меа-Шеарим. Да только подобно тому самому созданию, раку, знаку зодиака месяца тамуз, у которого — множество ног, он пятился назад и откладывал свое возвращение.

2

Жаркий сезон был в самом разгаре, в Иерусалиме — голод, и жажда, и пыль. И всевозможные болезни (не приведи Господи): лихорадка, и оспа, и инфлюэнца гуляют по городу; и мухи, и комары, и блохи, и мошки пьют еврейскую кровь, как воду. Человек сидит дома полумертвый, краше в гроб кладут; человек выходит на улицу купить себе лекарство в аптеке — пока он стоит перед аптекарем, поднимается пыльная буря и накрывает их обоих. И они стоят, друг против друга, как коробы, полные пыли. Это — пыль Иерусалима, стоящая в городе все лето.

Нет худа без добра. Пыль эта осела на шкуре Балака и скрыла надпись, так что не заметна разница между ним и другими собаками. Не было для Балака таких хороших дней, как эти, когда Иерусалим покрыт пылью и евреи замучены жарой и жаждой. Балак не испытывал ненависти к евреям, но, когда заметил, что больные и измученные евреи не опасны, рад был всем их несчастиям и говорил: «Известно им, бедам, кому они предназначены, и они приходят туда в изобилии». И если попадался ему навстречу один еврей, он лаял на него, чтобы напугать. До чего доходило дело? Рассказывают о еврее из колеля Лейбуша, одного из самых бедных колелей, где на каждого приходится не больше двадцати рублей в год; еврей этот купил для себя и домашних немного лакерды[70] на субботу, но попался ему навстречу Балак и облаял его. Перепугался бедняк и выронил лакерду. И хотя по природе своей терпеть не мог Балак лакерду, от которой сходит с ума весь Иерусалим, несмотря на это, он покопался в ней и сделал ее непригодной в пищу, лишь бы досадить еврею. Глядите-ка, говорил Балак, пока я не заносился перед евреями, они объявляли войну мне, теперь, когда я провоцирую их, они скромны со мной и не задирают нос. Понимал Балак, что поступает некрасиво, но его злое начало подстрекало его гавкать. Что его злое начало говорило ему? Неблагодарные они, пинают творящих добро и воздают добром делающим зло, покажи им свои зубы — и будут они уважать тебя. Не будь таким, как твой отец, который учил быть доброжелательным с людьми. И не слушай своих учителей, говоривших, что человек — властелин над собаками, есть нечто в его глазах, затыкающее собакам пасть. Знает человек, что нет ничего такого в его глазах, делающего его властелином над собаками, поэтому он подлизывается к ним и предоставляет им все необходимое для существования. И не будь таким, как мать твоя, которая говорила: пусть тебя полюбят люди, и не будешь ты вынужден зря повышать твой голос. Но будь, как Самаэль[71], которого обзывают собакой, и он сторожит ад и лает — гав, гав, гав. Сердце Балака кричало в ответ: уста, которые вкушали их хлеб, будут злословить на них?

3

В те дни, когда он решил вернуться в Меа-Шеарим, начал он приучать себя держать рот на замке и не злословить без необходимости. И пришел в конце концов к выводу, к которому приходил уже не раз: надо отправляться в Меа-Шеарим. Не прошло много времени, как он был готов в дорогу.