Читать интересную книгу Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

Вышел он из Яффских ворот и попал на улицу Яффо. А почему не пошел через Шхемские ворота, ведь мог бы сократить дорогу? Возле Шхемских ворот есть свыше двухсот домов, которые называются домами Нисима Бека. Живут там «грузины», и «сирийцы», и «иракцы», а «иракцам» сердитый характер дал Господь, они могут разозлиться на него и задержать его, а «сирийцы», люди тихие и добрые от природы, наверняка присоединятся к «иракцам», и уж нечего говорить про «грузин», которые по малограмотности своей в Торе делают то, что другие делают, и думают при этом, что так написано в Книгах. Поэтому избрал Балак дорогу через улицу Яффо, где расположены банки, и разные конторы, и люди там не интересуются ничем тем, что не приносит прибыль.

Итак, вступил он на улицу Яффо и не сворачивал ни влево и ни вправо, ни к водоему Мамилы, ни в другие места, но только шел все вперед, пока не дошел до водоема субботников. А когда подошел к водоему субботников, не свернул к отелю Каменеца, чтобы порыться там в мусорных баках, и не свернул на Русское подворье поиграть с монахами, но шел дорогой, ведущей в Меа-Шеарим. Ступал шаг вперед и два шага назад, два шага назад и полшага вперед, удивляясь сам себе, что вот ведь идет он и не боится. От множества мыслей измучился он и сел передохнуть. Подумал, что, может быть, стоит ему вернуться тем же путем, что пришел, и пойти в Меа-Шеарим в другой день? Почувствовали ноги его неуверенность, договорились друг с другом и снова пошли, — и дошли до Мусрары, поблизости от Меа-Шеарим. Увидел он большой дом, окруженный изгородью из камня и железа, и деревья окружают дом, и кроны их свешиваются наружу. И хотя пыль покрывала их и не заметна была их зелень, почуял он обонянием, что это — деревья. Подумал: пока не минет день, посижу в тени дерева, и отдохну немножко, и обдумаю дорогу. Взглянул на свои ноги, готовы ли они идти с ним? Послушались они его и пошли с ним.

Вошел он под сень деревьев и отыскал себе укромное местечко. Сидел и наблюдал оттуда. Увидел группу девочек. Были среди них ашкеназки, бухарки, грузинки, сирийки, мидианки, сефардки, иранки, йеменитки и девочки из других общин Иерусалима, и все они одеты в синие платья, и все они кривят лица и втягивают губы, и странные звуки выходят из их ртов. Понял Балак, что они говорят на языке другого народа, но какого именно — не понял, хотя он и знал семьдесят языков, как большинство иерусалимских собак. Но так как это была школа и основали ее наши братья, евреи Англии, понял он слово за слово, что язык этот был английским. Усмехнулся он сквозь зубы и подумал, дочери народа Израилева — умницы они, выучили они и этот язык. Если бы был Шолом-Алейхем здесь, то сочинил бы прекрасную новеллу. Какую именно? Берет он девочку из этой школы и выдает ее замуж за мальчика из другой школы; он не понимает ее языка, а она не понимает его, тошно им становится жить друг с другом, и они идут к судье разводиться; судья не знает иностранных языков, и не понимает их обоих — чего они хотят, — и не приходит им на помощь. Возвращаются они домой без развода и еще сильнее злятся друг на друга. Видит муж, что языки созданы только для того, чтобы не понимали люди друг друга, решается и берет закон в собственные руки. Выполняют руки его приказ: бьют, и избивают, и наносят раны. А она ведь женщина изнеженная, учеба высосала ее кровь, и нет у нее сил драться. Раз так, что же она делает? Берет горшок за горшком и швыряет их перед мужем, пока не вышвырнуты все горшки и не разбиты, когда же разбиты все горшки и не в чем готовить — нечего ему, мужу, искать в этом доме. Едет он в Яффу и отплывает в левантийские страны. Остается жена без мужа и без средств, и идет, и нанимается в услужение. Говорит с ней хозяйка дома по-русски или на идише, а она отвечает ей по-английски. Сердится хозяйка дома, что служанка смеет знать язык, который она, госпожа, не понимает, а служанка не уважает свою госпожу за то, что та не понимает по-английски. Заставляет ее работать сверх сил госпожа, пока она не сбегает от нее и не идет в другое место, а оттуда — опять в другое место, и всюду чувствует эта женщина, что не понимают ее языка. Возвращается эта несчастная в свой дом и сидит одинокая и печальная, без средств к существованию и безо всего.

Часть восемнадцатая

ЗНАКОМАЯ ДОРОГА

1

Сидел Балак в своем укромном местечке и смеялся про себя над еврейскими проблемами. Тем временем начало темнеть. Вспомнил, куда собирался он идти, и вспомнил все те напасти, которые пали на него там. Уперся лапами в землю, и согнулся, и снова лег, скорчившись весь, и казалось, что не сдвинется он с места. Вдруг навострил уши, и начал принюхиваться, и изогнул хвост дугой подобно половине колеса телеги, и встал со своего места, и пошел. И куда? В Меа-Шеарим — а мы-то сомневались, что он туда пойдет… Но если он знал, что это место — опасное, как же он отправился туда, ведь запрещено подвергать себя смертельной опасности? Дело в том, что в эту минуту он увидел реб Гронема Придет Избавление, а у реб Гронема плащ спускается до ног и волочится по земле. Пристроился он к нему, и спрятался в полах плаща, и вошел вместе с ним, и люди не заметили, что собака идет с реб Гронемом.

А как только увидели жители Меа-Шеарим реб Гронема, то побежали ему навстречу, потому что все гоняются за словами наставлений, любят укоры и назидания. Выказали они ему любовь и уважение и попросили его сказать драш.

Повел реб Гронем плечами, причем один его глаз опущен долу, как бы намекая Ему, Благословенному, до чего скромен этот человек, а второй глаз смотрит, сколько их, желающих его послушать. Наконец поднял оба глаза кверху, как бы говоря Ему, Благословенному, что он далек от того, чтобы возноситься и выступать перед множеством народа, но раз уж попалась ему в руки возможность исполнить заповедь, призвать людей к раскаянию, наверняка желает Он, Всемогущий, чтобы он говорил. Повернулся он к народу и сказал: «Вынесите для меня скамью во двор Большой синагоги. Может быть, скажу пару слов».

Собрался весь Меа-Шеарим послушать его, потому что тогда еще не наполнился Иерусалим театрами, и цирками, и увеселительными заведениями, и горожане жаждали слушать слова проповедников. Тут же вынесли для него скамью во двор. Поднялся реб Гронем на скамью, а люди поддерживают его под руки со всех сторон. Закутался Балак в полы плаща реб Гронема и поднялся вместе с ним. Утер реб Гронем нос краем плаща. А почему краем плаща, а не рукавом? Потому что через рукав он процеживал воду перед тем, как пить. Протер он глаза и посмотрел перед собой угрюмо. Начали все гадать, какова будет тема проповеди. Бедных грабят, вдов притесняют, сирот эксплуатируют, в судах служители задирают нос, и нет никого, кто сказал бы им, несчастным, что делать?.. Или вот это: этот год — год засухи, владельцы запасов воды поднимают цену на воду, и уже нет возможности у бедняка купить себе воды?.. А что говорить о колелях, где все время безобразничают, тому, у кого есть много, дают прибавку к халуке, а тому, у кого ничего нет, не дают ему даже и той малости, что положена ему? И есть еще немало проблем, и нет никого, кто бы встал на защиту. Даже те, кто пришел вначале с мыслью просто убить время, стали смотреть на реб Гронема с уважением, в надежде, что он назовет этих лицемеров, которые наполняют город враждой, и ненавистью, и завистью, и недоброжелательностью, и раздорами, и делают Иерусалим позорищем в глазах диаспоры.

Расставил реб Гронем ноги, и встал в смиреной позе, и кашлянул несколько раз, как откашливаются обычно ораторы перед выступлением, и закрыл глаза, чтобы не отвлекались они и не искали себе знаков почтения. И вновь расставил пошире ноги, потому что показалось ему, что что-то давит на них.

Тут должны мы отозваться с похвалой о Балаке за то, что он владел собой и не грыз башмаки реб Гронема. Не потому, что был сыт в данный момент, и не из опасений, что реб Гронем предаст анафеме его хвост, но потому, что любо ему было сидеть вблизи реб Гронема. Однако от похвал Балаку переходим мы поневоле к его осуждению. Отчего полюбил Балак учиться смиренно у реб Гронема? Из-за упреков в адрес евреев, которые он слышал из уст реб Гронема: в те дни сердце Балака было полно обиды на евреев из-за всех несчастий, что причинили они ему, и он испытывал удовольствие от их унижения. Лежал себе Балак у его ног, и стоял себе реб Гронем на своем месте. Но уже переменился реб Гронем и стал другим человеком. Голова, склоненная как негодный сосуд, который собираются хозяева выбросить на помойку, вскинулась. И сам он распрямился и подпрыгнул, подпрыгнул и заговорил.

2

Все создал Всевышний. Построил синагоги и бейт мидраши для изучения Торы и для молитвы, с одной стороны — и открыл магазины для торговли, с другой стороны. Создал проповедников, и моралистов, и комментаторов, с одной стороны — и создал торговцев и лавочников, с другой стороны. В то самое время, как реб Гронем стоит и говорит, стоит лавочник в дверях своей лавки и продает глиняный горшок арабу. Подвергает араб всесторонней проверке горшки, нет ли в них трещин, и подвергает реб Гронем всесторонней проверке поведение представителей народа Израилева. Звуки голоса реб Гронема и звуки, издаваемые пустыми горшками, поднимаются вверх и перемешиваются друг с другом. Закричал реб Гронем: «Кто тут шумит?» И завопили все слушатели: «Закрывай свою лавку!» Сказал хозяин лавки: «Весь день не было у меня ни гроша, а теперь, когда послал мне Бог покупателя, вы хотите отнять у меня заработок?» Оказался там ночной сторож, марокканец, здоровяк, из тех, что наводят ужас на жителей Иерусалима. Схватил он его и стал трясти его изо всех сил и орать на него: «Еврей! Закрывай свою лавку!» Вырвался лавочник из рук марокканца и сказал ему: «Где ты был в тот день, когда украли товар из моей лавки? Когда ждут и ищут его, он не является, а когда не просят — приходит. Где это видано? Пусть гнев Божий поглотит его! Как Гронем хочет заработать, так и я хочу заработать». Схватил сторож лавочника и потащил его, так что душа его чуть не распростилась с телом, а все евреи орут на него: «Гадкий, дерзкий, нахальный! Тотчас вышвырнем мы тебя отсюда!» Понял лавочник, какая на него свалилась напасть, запер лавку и ушел ни с чем.