Мой собеседник посмотрел вслед убежавшему пассажиру, нагнулся и поднял валявшийся под ногами сверток. Что там находилось – непонятно, пакет был непрозрачным. Но ситуация мне не понравилась и я хотел было уйти, но мой собеседник как-то заговорщицки улыбнулся и сказал:
– Посмотрим?
И вот тут – каюсь! – любопытство возобладало над разумом, и я кивнул. Мы отошли на несколько шагов в сторону, и незнакомец развернул пакет. Там оказалась солидная пачка азиатов в крупных купюрах.
Мне ли не знать этот блеск металлической ленточки в солнечный день, делающий купюру азиата похожей на театральный билет, у которого именно на отделенном ленточкой конце написано слово «Контроль»!
Представив, чем все может закончиться (кавказцы, разборка, скандал), я уже взялся за ручку стоявшей под ногами дорожной сумки, чтобы как можно скорее уйти, но задержался на роковое мгновение, отвечая отказом на предложение «моего собеседника» поделить находку.
Отойти я не успел. Из дверей аэропорта выскочил все тот же мужичок с короткими усиками и бросился прямо к нам.
– Мужики! – закричал он нам, – вы не видели здесь пакета?
И продолжил уже спокойнее, но явно удрученно:
– Выронил, понимаете, где-то здесь, а там деньги на покупку машины. Я за ней в Берлингуер лечу… Так не видели?..
Мы переглянулись с моим собеседником. Психологически он должен был отвечать первым – ведь пакет с деньгами лежал у него во внутреннем кармане пиджака. Он и ответил, каким-то образом прочувствовав, что я опровергать его не стану:
– Нет, не видели…
Но ответил не совсем уверенно, и кавказец мгновенно это ощутил:
– Ну, мужики, давайте по честному! Деньги там большие – две с половиной штуки «косых». Я на них «Жигубиси» хотел купить… И горбатился я за них два года… Туза одного морковского туда-сюда подбрасывал…
Говоря все это, усатый внимательно смотрел мне в глаза. И, видимо, разглядел в них правду – врать я умею плохо. И тогда, совсем уж решительно, он заявил:
– Значит так. Вы показываете мне ваши бумажники, я их на ваших глазах проверяю, и, если там нет моих азиатов, побегу заявлять о пропаже в милицию… Хотя лучше бы в фонд помощи ветеранам МОСКВА – оттуда хоть на мыло для веревки, на которой потом вешаться буду, дадут…
И, не предполагая возражений и сразу перейдя на «ты» и командный тон, обратился ко мне:
– Показывай бумажник!
Я покорно полез в карман и отдал ему свой бумажник, в котором лежали все мои деньги.
Кавказец открыл его, быстро «пролистал» содержимое, никаких азиатов не обнаружил (конверт для Александра Александровича лежал у меня в дорожной сумке), и вернул бумажник мне.
Я сунул его в карман и ждал, чем закончится разговор двух незнакомцев. Кавказец молча протянул руку, а мой собеседник вдруг заартачился:
– Не буду я ничего показывать! Это я в милиции объяснения давать должен, а ты кто такой?
Кавказец вскипел:
– Это я «кто такой»?!.. Ах, вот вы как! Все ясно! Вы в сговоре и деньги у вас! Я сейчас не милицию – своих ребят приведу. Тогда и поговорим – кто здесь какой!
И столь же быстро, как и в первый раз, исчез, помчавшись за «подмогой». Мой визави тоже довольно споро двинулся в противоположную сторону. Я, подхватив дорожную сумку с конвертом, в котором лежали десять новеньких банкнот с видом Великой китайской стены, о происхождении и предназначении которых у меня не было желания объясняться с кем бы то ни было, с наивозможной поспешностью побежал к регистрационной стойке.
Как в плохих детективах я крутил при этом головой, опасаясь увидеть устремляющуюся ко мне группу кавказцев во главе с давешним ротозеем. К счастью, регистрация прошла быстро и вот я – на борту самолета. В иллюминаторе – последние отблески полуденной радуги. Солнце из голубого превращается в зеленое и изумрудные тени плывут по салону самолета.
«Сюда уже не прибегут!», – ликующе пела во мне какая-то струна.
Кофе с рюмочкой заказанного мною коньяка на высоте 10000 метров над головами и маленького «усатого кавказца», и «вежливого собеседника» я пил с огромным удовольствием, несказанно, правда, мучаясь при этом от того, что нельзя добавить к нему затяжку моей трубочки. И наложение игры света «полуденной радуги» на вид плоской, как доска, но с рассыпающейся копной рыжих волос бортпроводницы, следившей, чтобы никто не нарушил дурацкого и, я бы даже сказал, садистского аэрофлотовского запрета на курение, вызвал в памяти строчки Леонида Мартынова:
Когда
В лесу уже темно,
Бывает дерево одно
Зеленопламенным закатом
Оранжево озарено.
Кофе в самолетах, как известно, бесплатный. А вот за коньяк следовало уплатить. И когда «доска» подошла ко мне, забрала коньячную рюмку и молча стояла, ожидая оплаты, я полез в бумажник, стал искать подходящую купюру, и тут мне показалось, что… Я пересчитал наличность и понял, что ничего мне не «показалось» – ровно половины денег там не было!..
Этот ловкий кавказец «обчистил» меня прямо на моих глазах, не только не скрывая своих рук, но даже демонстративно манипулируя тренированными на таких «пролистываниях» пальцами буквально у меня «под носом».
Только теперь до меня дошел истинный смысл утреннего происшествия – оба моих новых знакомых являлись жуликами, или, точнее, мошенниками и составляли, как выражаются юристы, «организованную преступную группу». Один «завлекает» лоха, а другой его «стрижет». И в роли такого вот барана для стрижки сегодня выступил я.
Остатки утреннего страха в душе быстро сменились досадой и обидой на самого себя. Так глупо дать себя обмануть! Но – поделом! Почему я сразу не ушел, а остался «посмотреть»? Была, значит, и неясная, но достаточно сильная надежда на «не только посмотреть», но и на «немножко поделить». А, значит, поделом!
Эта сцена вызвала из моей памяти многочисленные наши с Ефимом Семеновичем беседы на «нравственно-космогонические» темы. Случались такие беседы в разной обстановке и в разных местах – во время «укороченной обеденной церемонии», когда большинство наших «волчар» грызли кости, подбрасываемые нам Судьбой где-то на Руссийских просторах, и мы с ним спускались в кафе вдвоем, во время совместных командировок нудными гостиничными вечерами, на отдыхе где-нибудь на греческих или итальянских пляжах, в машине, мчавшей нас на деловую встречу…
Основным его тезисом, в котором Ефим Семенович был твердо убежден, являлось утверждение, что в мире изначально присутствуют Он и Лукавый и мы – поле борьбы этих космогонических начал. Иногда по его глазам я видел, что присутствие Лукавого над плечом он ощущает почти физиологически…
К функции Лукавого относились все виды Соблазна, направленного на отлучение нас от Него. Лукавый, в понимании Ефима Семеновича, был бесконечно изобретательным и бесконечно активным. В качестве инструментов Соблазна он использует огромный арсенал, основанный на открытых еще в библейские времена свойственных нам пороках – классической жажде денег, удовольствии от чревоугодия и прелюбодеяния, непомерной гордыни и даже стремлении к познанию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});