тому, кто однажды царствовал, быть беглецом невыносимо. Да не лишиться мне этой порфиры, да не дожить до того дня, когда встречные не назовут меня госпожой! Если ты желаешь спасти себя бегством, василевс, это не трудно. У нас много денег, и море рядом, и суда есть. Но смотри, чтобы тебе, спасшемуся, не пришлось предпочесть смерть спасению. Мне же нравится древнее изречение, что царская власть – прекрасный саван»{373}.
Я цитировала эту выдающуюся речь, глядя на ведущиеся прямо позади отеля Four Seasons в районе Султанахмет археологические раскопки. Они педантично и неспешно открывают Большой императорский дворец Юстиниана и Феодоры. Эти громкие, смелые слова не могут не будоражить, не возбуждать пыла in extremis, однако Прокопий, вне всяких сомнений, сохранил их для истории как издевку. Он тонко намекает, что этот пылкий, неженский напор из уст простолюдинки Феодоры, как и сами восстания, извращал естественный порядок вещей. Добропорядочной женщине греко-римского происхождения не полагалось прилюдно высказываться, и горе тому мужчине, кто будет слушать ее, если уж она решится на это.
Феодора ссылается на афинского сочинителя Исократа. Прокопий перевел главное слово как «царская власть», но в оригинале в этом отрывке, знакомом многим образованным горожанам, говорилось не о царе, а о диктаторе. И потому при такой оценке задним числом вина за неприятное завершение этого восстания, конец которому положил приказ императора-диктатора Юстиниана, была приписана Феодоре{374}.
А дальше произошла кровавая бойня. Юстиниан, по-видимому, поддался уговорам и остался с женой, в которой умер уличный боец. Он велел окружить обгорелый ипподром, где толпа продолжала призывать к перевороту, и отдал войскам приказ атаковать. Большинство мятежников были безоружны. За один день императорские войска при помощи отрядов готов под командованием Велизария и армии гуннов, возглавлявшейся Мундосом, внуком Аттилы, перебили от 30 000 до 50 000 человек. В понедельник, 19 января, через десять дней от начала волнений, Ипатия и Помпея со связанными руками и ногами бросили в Мраморное море. Из Константинополя, конфисковав все их имущество, изгнали 18 главных заговорщиков из числа аристократии. В городе до сих пор ходит легенда о том, что множество убитых мятежников покоятся в братской могиле под ипподромом{375}. Утверждают, что перебили не менее десятой части населения города.
«Во всех городах Римской державы он установил надежный, благочинный порядок и разослал во все города нерушимые предписания о том, что мятежники и убийцы должны быть наказаны, к какой бы партии они ни относились. Таким образом, никто не осмеливался впредь учинять какие-либо беспорядки, поскольку Юстиниан навел страх на все провинции»{376}.
Юстиниан с самого начала дал понять, что намерен держать всех в ежовых рукавицах. И восстание «Ника», возможно, стало следствием накопившегося недовольства. В приступе благочестия Юстиниан с Феодорой радостно наблюдали, как закрывали театры – выгнав все развлечения и общение на улицы. Впоследствии тут же предписали сочинить kontakia, пропагандистское стихотворение, прославляющее императора и напоминающее о том, что восстания – знак, ниспосланный византийцам Богом. Все эти беды – следствие их грехов: стихотворение грозно называлось «О землетрясениях и пожарах». Оно ознаменовало зарождение формы богослужения, которое и в наши дни типично для православия.
После восстания «Ника» облик Константинополя переменился сверху донизу. Одно из первых побуждений возбужденной толпы – крушить и поджигать. Большая часть старого города сгорела дотла. Однако разрушения открывают и новые перспективы. Теперь Юстиниану было где развернуться, показав себя спасителем и добродетельным градостроителем. Через сорок дней по завершении восстания он приступил к восстановлению Константинополя.
Глава 30. Город-Феникс
532 г.
Соломон, я превзошел тебя!
Рассказ о соборе Святой Софии с цитатой, которую приписывают Юстиниану. На самом же деле это – легенда, сложившаяся о строительстве Айя-Софии после IX в.
Этот храм представлял чудесное зрелище – для смотревших на него он казался исключительным, для слышавших о нем – совершенно невероятным… Несказанной красотой славится он.
Прокопий Кесарийский, «О постройках»[10]
По преданиям, за возведением Айя-Софии приглядывал ангел, а здание этого собора благословенно, ведь Юстиниан соорудил его из досок Ноева ковчега. Этот собор на древнегреческом акрополе изначально построил Константин Великий. Потом Феодосий его переделал, церковь сгорела. Юстиниан переиначил ее. А после разрушений, нанесенных мятежниками, отстроил заново.
Уникальный купол этой церкви Премудрости Божьей, возвышающийся почти на 55 метров над землей, словно подвешен на золотых цепях, спускающихся с небес. Айя-София почти тысячелетие будет самым большим церковным сооружением в мире. Сегодня она похожа на какой-то реликтовый вид мегафауны, пережившей ледниковый период. Судя по описаниям очевидцев и тех, кто впоследствии приезжал в город, Айя-София – роскошный плод высшего мастерства, изъявление неподдельного благочестия и исключительной силы воли.
Работы начались всего через сорок дней после восстания, а через шесть лет строительство завершилось. Проектирование и строительство контролировали архитекторы Анфимий из Тралл и Исидор Милетский (последний возглавлял Платоновскую академию в Афинах). При строительстве использовали кирпичи с Родоса, поскольку они были характерного бледного оттенка. Впоследствии утверждали, что на каждом кирпиче были отпечатаны слова из 45-го псалма: «Бог посреди его; он не поколеблется».
Росписи, колонны, архитравы и потолки были покрыты серебром. Солнечные лучи отражались от полированного мрамора. Царящий тут сейчас средневековый сумрак обманчив – Айя-София сверкала зеркальным блеском. Бронзу и золото, а также «мраморные луга»{377} везли со всего света: зеленый порфир – из Хаэмоса на Балканах, а также – из Лаконии, с красными прожилками – с Ясского хребта, желтый – из Лидии, шафранно-золотой – из Ливии. Везли и тирский пурпур. Здесь дела Божьи предстали во всей своей славе: внутреннее убранство собора украшали колонны из эфесского храма Артемиды, двери привезли из Пергама, из храма Зевса.
Здание собора походило на какое-то языческое сооружение, однако все эти сокровища мира собрали здесь во славу Господа и – что немаловажно – во славу его связи с человеком. На флеронах внутренних колонн выгравированы переплетенные инициалы Юстиниана и Феодоры. Здесь слава и величие Греции и Рима сливались со всевозможными восточными излишествами, какие некогда рисовало воображение афинских драматургов, например, Еврипида (который насмехался над Еленой Троянской за