На плоской вершине дюны задумчив сидел грозный конунг. Соленый морской ветер разметал густые кудри, трепал полы обширного кафтана. Да привычен бриз Альту, не замечает он его. Попивает из огромной, драгоценной церковной чаши крепкий эль, хмурит брови, думает думу.
Недобрая слава, что по всем берегам Ойкумены, шквальным прибоем, катится впереди его лодей, порядком конунга утомила. Велика, непомерна цена той славы. Полновесно оплачена безвременными скитаниями изгнанника. Струги добра полны, на заповедных островах в тайных местах, многократ более схоронено. Да какой прок от тех богатств? Одни змеи подколодные, да летучая погань ночная, сокровищами бесценными любуется.
Седина в бороде, что снег на скалах, а ни кола, ни двора. Пора бы уже внукам радоваться, так и наследника еще нет. Безжалостно сердце морского разбойника, бесстрашно, да порой и его грызет злая тоска, давит обручем черная кручина. Устали глаза от водного блеска, от желтизны песков, от краевидов чужеземных. Все не так, без фьордов родных, без утесов гранитных, без духа верескового.
Да как воротиться в отчий край, в Варяжскую Гиперборею? Покаянным просителем, повинной головой, в рубище и веригах вымаливать милости? Нет, не для Альта это уготовано. Не для ратной его дружины такое бесчестье.
Во славе и почестях надлежит ступить им на родной гранит. Чтоб приветствовали с гимнами да песнопениями. Чтоб ликующие толпы на встречу Альтовым драгонам устремились, с монахами, хоругвями и трубачами. Чтоб по всем храмам попы молебны правили, алилую кричали. Чтоб из самых дальних шхеров съехались конунги с подначальными людьми своими. Что б сам король, ярл Варяжской Гипербореи на берег с приветствием самолично вышел.
И тогда довеку осесть в наследном замке. Привести молодую жену, деточек завести. Сменить боевую секиру на охотничий лук и бестревожно ожидать зимние свои годы. Студеными вечерами, под просторными сводами, у пылающего камина, на хмельных пирах вспоминать прошлые походы, знатные победы.
Да чтоб сие сбылось, нынешней славы пиратской, недостанет. Сильны недруги, злопамятны. Не простят ни доблести Альтовой, ни порушений дурных дедовских порядков, те кичливые в королевских палатах конунги, что страшатся доверить судьбу лодье, а жизнь мечу. Не оберег от них ни злато семитское, ни шелка китайские, ни самоцветы индусские. Напротив, только горше разожгут зависть к его победам, которая и так, тресковой костью в глотке торчит, ночами спать не дает.
Нужно деяние великое, победа невиданная, варяжскими воителями от века не свершенная. Такая, чтоб в скрижали летописные во всех краях монахи худомясые, багряными литерами занесли несмывно. Чтоб весь мир подлунный содрогнулся, ужаснувшись. Чтоб по всем крепостям да весям, дорожным трактирам да замкам, пели скальды Песнь об Альтовой победе. Чтоб старики внукам говорили, а те, сыновьям своих сыновей порассказали. Чтоб друзья возликовали, а недруги от тоски в прибое утопились.
А что может быть подходяще, что славнее, чем сломить силу Ноддовскую. Побить короля Сагана, порубить баронов Поморских, веками варягам препятствия творивших, рассеять, потопить в болотах коронную конницу, оплот вражий. А расправившись с той помехой, сокрушив силу супротивную, разящим мечем войти в пределы королевские, воевать где силой, а где одною угрозою. Лорды слабовольны, горожане пугливы, поселяне лапотные вовсе не в счет. Как своей дружины мало станет, клич кликнуть, есть еще в Гиперборее сорви головы, удальцы ушкуйники. Приплывут на подмогу, пристанут к Альту, коль дело к победе, к богатой добыче. И наймиты ратные, псы войны, толпами сбегутся, души запродажные. А там и герцоги с лордами, в ножки поклонятся, на верность присягнут.
Задумался еще крепче конунг. Так может и не в холодной Варягии, не во вьюжном фьорде, суждено ему окончить дни свои. Но самодержавным властелином богатых земель Ноддовских, увенчанным королевской короной, что силой своего оружия сорвал с головы непутевого Сагана.
Зловеще ухмыляется Альт. Подхватился на ноги, ухватил секиру, крутанул над головою. Холодно сверкнула сталь, и блик этот далеко виден был, в королевском лагере ноддовцам по глазам резанул.
Видел и Саган этот отблеск. Сидение в грязи становилось ему нестерпно. Не по гроб же жизни кильты просиживать, невесть чего ожидаючи. Пора настала решать судьбы людей, долю Поморья, участь Короны. Объявил большой военный совет. Услыша про то, Гильда нерешительно переминалась с ноги на ногу, но Сигмонд, как само собой разумеющееся, сказал: — Ну, чего ждешь? Раз такое дело — пошли совещаться.
Пришли в монарший шатер. Отводилось им место на самом краю стола, все собравшиеся или были, или мнили себя родовитее чужеземного витязя. Гильда покраснела от такого поношения, но Сигмонд спокойно направился за герольдом и спокойно сел. Да сел не сбоку, как все сидели — ухватил табуреты, передвинул в торец, величественно расположился, таким образом, оказавшись напротив короля, да еще и Гильду устроил рядом. Сидевший одесную Сагана пэр Сток, который, равно как и сенешалевна, был неприятно уязвлен пренебрежением доблестных заслуг друга, довольно усмехнулся. Витязь Небесного Кролика с невозмутимым видом положил руки на столешницу и, окинув всех присутствующих внимательным взглядом, изготовился слушать. И вышло так, что скоро все говорящие, нет-нет, да и стали оборачиваться то к витязю, то к королю. От чего смущались, вертя головами в разные боки.
А совещались тяжело.
Лорды нервничали. Воюют они здесь, защищают баронаты. Своих людей губят. А как, не приведи благостный Бугх, алчные соседи на их вотчинные земли позарятся. Пойдут ли на подмогу сегодняшние союзники? Аж никак не пойдут. Каков же резон лордам на окраинных берегах кровь проливать?
Того не мыслили, что не баронские замки они сейчас спасают. Что поморцы не одни только свои наделы от варягов боронят, не об одном своем благе пекутся. Стоят на страже всего взморья, всего водного рубежа королевства Нодд.
Да тревоги у лордов не напрасны. Варяжские дружины редко в сухопутные пределы захаживали, потому врагами особо не считались. А в тех пределах из своих же ноддовцев недругов в достатке. И враждебные кланы, и разбойничьи ватаги и так, по мелочи, всякий люд вооруженный. Все норовят поживиться чужим добром. Одна разница, что забредший пес войны у поселянина поросенка сопрет. А лорд владетельный может и земли соседские захватить и замок сжечь и весь клан под корень изгубить. Вот и выходит — не с руки у моря свои силы свои растрачивать, когда в этой силе и дома нужда имеется. Потому склонялись материковые сеньоры, покуда люди их поголовно не похворали, по женам и чадам не истосковались, поворотить коней, да в родные пределы отправиться. Пусть и без славы, зато и без урона.