начинаю привыкать к Телешову, и теперь Пятрас уже не кажется мне чем-то самостоятельным.
Часть третья
Второй рассказ Тани
Во время открытия памятника вдруг полил дождь и все стали накрываться чем попало, суетились, уходили, смущенно пробираясь сквозь толпу. Юстик снял свою куртку и накинул мне на голову. А Даля раскрыла зонтик и подняла его над Юстиком, хотя он и возражал. Я чуть не заплакала от обиды на дождь и на этих людей, которые его испугались. А человек, который открывал памятник, продолжал говорить.
Толпа редела и редела, и в конце концов осталось человек двадцать.
Потом заиграл оркестр, покрывало упало, и открылся памятник — гранитная плита, высотой метра в два, и на ней написаны имена тех, кто был казнен на этой площади.
И тут дождь так же неожиданно прошел, и появилось еще больше народу, чем было вначале.
После открытия памятника все тут же разошлись. Остались только мы с папой, Даля и Юстик. Человек, который открывал памятник, подошел к папе, чтобы попрощаться. Но папа его не заметил, и он его взял за локоть, крепко-крепко пожал ему руку, потом мне, потом Дале и Юстику, вздохнул громко и ушел.
В это время я думала про бабушку. Мне ведь придется ей рассказать, как все было.
Даля спросила, не видели ли мы, куда ушел Миколас. Папа и Юстик ответили, что не видели. А я промолчала, потому что заметила, как он нарочно смешался с толпой, чтобы не подходить к нам, и скрылся в соседней улице.
— Правда, все было торжественно? — сказала Даля. — Жалко, что пошел дождь. — Она оглянулась, видно, надеялась найти мужа, но, не найдя, заторопилась: — Юстик, идем. Мне надо приготовить обед.
Юстик замялся.
— Пойдем с нами, — сказала я. — Ты мне покажешь город.
В жизни не видела такого растяпу: он смотрел по очереди то на Далю, то на меня, не знал, на что решиться.
— А можно? — спросил он наконец.
— Можно, — ответила я.
— Вы не простудитесь после дождя? — спросила Даля.
Она все-таки хотела его от нас увести. Может быть, она думала, что я оказываю на него плохое влияние.
— Лично я не простужусь, — сказала я. — А вот как Юстик, не знаю.
— Мама, ведь солнце! — сказал Юстик.
В общем, она удалилась, и мы остались втроем.
Папа молча стоял в сторонке.
Я вытащила камеру из сумки и сняла памятник: в окошке кинокамеры он был маленький и более красивый, чем на самом деле. Когда я закончила съемку, папа молча повернулся и пошел в боковую улицу, на углу которой был кинотеатр. Я кивнула Юстику, и мы пошли следом за ним.
— Ты вчера ничего не слыхал? — тихо спросила я.
— Когда? — Юстик сделал круглые глаза.
Он все время чему-то удивлялся. Можно было подумать, что он только вчера прилетел с другой планеты.
— Ночью, — ответила я.
— Ничего, — прошептал он. — Я спал.
Ну и тип! Ничего себе спит! А может быть, он притворяется так же, как его родители, не хочет об этом говорить.
— Наши всю ночь проговорили, — сказала я. — Вернее, говорил папа, а твои помалкивали.
Я ждала, что он на это ответит. Но он ничего не ответил. Вдруг почему-то вспомнился дождь, который только что шел, и люди, убегающие от него, и я со злостью спросила:
— А почему они всё помалкивают?
— Не знаю, — неопределенно сказал Юстик.
— Хотят и помалкивают, так, что ли? — возмутилась я. — А до остальных им и дела нет?
Он ничего не успел мне ответить, потому что папа остановился и попросил у меня камеру. Обычно он никогда у меня ее не отбирал — я ведь тоже собиралась стать оператором, — а тут он взял камеру на руку и стал снимать дом. Обыкновенный дом, каких здесь было много. Ничего сложного в этой съемке не было, но он так долго снимал его, что можно было подумать, что он решил разрядить на него всю пленку.
Наконец папа кончил строчить и сказал:
— Здесь мы жили до войны. Четыре крайних окна слева в первом этаже. Когда я уходил из дому, то если отец в это время бывал дома, он всегда стоял у самого левого окна. Смотрел мне вслед. Правда, это бывало не так уж часто, поэтому я и запомнил.
Он здорово сбил мне настроение своим рассказом. Я видела, что папа никак не может оторвать глаз от самого левого окна, в котором всегда стоял дедушка. Какой он был?.. Вот если бы сейчас отодвинулась занавеска и в окне появился он сам. На одну секунду, не для всех, а для меня одной.
— Теперь погуляйте вдвоем, — сказал папа, — а я на вокзал за билетами.
Тут я вспомнила про Юстика. Он отошел в сторону, чтобы не мешать нам с папой. Я подбежала к нему и засмеялась. У меня так бывает: только-только мне грустно, а потом сразу весело. И я оглянулась еще раз на самое левое окно и помахала ему рукой.
— Кому это ты? — не понял Юстик.
— Одному человеку, — сказала я и снова улыбнулась. — Ну, куда мы пойдем?
— В парк, — ответил Юстик, — если хочешь. Там хорошо.
Когда мы пришли в парк, я сразу догадалась, почему он привел меня именно сюда: в этом парке не было ни единого человека. Это был просто самый необитаемый парк.
— Ищете одиночества? — спросила я.
Юстик смутился и стал мне доказывать, что это самое красивое место их города, что здесь водятся белки, которые не боятся людей.
— Таня, а ты должна сегодня обязательно уехать?
— Нет, — ответила я, — могу остаться с тобой.
Он опять смутился и окончательно замолчал. Я тоже молчала. На этот счет я тренированная. Некоторые люди от молчания испытывают неловкость и поэтому говорят что попало, а я, наоборот, нисколько не смущаюсь. По молчанию я кого хочешь перемолчу.
Мы шли по парку, удаляясь все дальше и дальше. Сначала Юстик загребал ногами листья, потом вскочил на скамейку и пробежал по ней, испуганно оглянувшись. Это был настоящий подвиг, я уверена, он это сделал первый раз в жизни. Потом он зачем-то стал обнимать деревья. То ли хотел показать, какие у него в парке толстые деревья, то ли хвастался своими длинными руками. А я все равно молчала. Но скоро он иссяк. Тогда я взяла и будто случайно дотронулась до его руки. На мальчишек это потрясающе действует.
— А можно, я буду тебе пи-са-ать? — заикаясь, спросил он.
— Мне? — переспросила я и наивно сказала. — Зачем? — Интересно было бы послушать