Здесь родина редчайшей птицы — розовой чайки. Те, кто видел их, рассказывают, как необыкновенно это зрелище — чайки, летящие точно нежные, легкие, кружащиеся лепестки роз. Все это я вычитала в книжке, которую мне дал бортмеханик. Я этих чаек не видала.
Температура минус 36°. Отморозила щеку.
2 апреля
Кресты Колымские. Здесь все, как везде: белая пустыня, только еще печальнее.
Концерты шли до ночи.
Кресты Колымские. Опять утро. Встали в 4 часа и снова идем на аэродром.
Летим. Никак не можем успокоиться: мы здесь, мы видим, как нужно людям живое искусство.
Нет, Арктика не ледяная пустыня! Это край вдохновенного труда, новой техники, высокого патриотизма! Не могу найти слов, которые мне нужны сейчас, — все попадаются какие-то стертые, зажеванные, а я хочу говорить самыми лучшими словами о людях, живущих здесь: летчиках, врачах, педагогах, шахтерах, в глубине вечной мерзлоты добывающих тепло. Этим людям как хлеб необходимо искусство. Сюда должны в первую очередь посылаться лучшие кинокартины, как можно больше концертных бригад, лекторов, музыкантов, поэтов.
Летим над горами, над перевалами. Хорошо хоть нет этой чертовой белой тундры внизу. Не отрываясь, смотрю в окно. Снег внизу желтый на гребнях, лиловый на склонах, серый, розовый — целая симфония красок! Летим высоко, 2000 метров. И вдруг за перевалом — вот он, под нами, насколько хватает глаз — Ледовитый океан. Все спят. Из кабины выходит командир корабля.
— Кто хотел видеть айсберги?
Кто-то просыпается. Я начинаю судорожно расчищать замерзшее стекло своего окошка. Его очищают кусочком плексигласа. Толстый снег тает от нашего дыхания. У меня стекло сегодня не замерзает. Я смотрела все время в окно, искала айсберги. Оказывается, эти неинтересные пузыри на поверхности океана и есть вмерзшие айсберги в проекции (вид сверху).
Опять горы внизу. Хочу увидеть всю панораму, иду в кабину пилотов. Быстро возвращаюсь на свое место: нет, человеку вредно глядеть на такие космические безбрежности. Смотрю в окно. Пусть хоть что-нибудь! Пусть будет видно хоть что-нибудь живое, ведь не над луной же мы летим? И, словно в ответ на мою мольбу, я вижу на берегу океана черную точку. Здесь живет человек, колхозник, промышляет зверя. Здесь его яранга.
Здесь ему не тесно. До Крестов Колымских от него — 1000 километров, до мыса Шмидта — столько же в другую сторону. Сообщение — собаки.
Задремала немного. И вот внизу уже необычайно, феерично плывут под крылом гребни Чукотского хребта. Горы все выше и выше. Мы идем берегом. Вот опять летим над синей, как синька, водой в разводьях ледяных полей. Берег все ближе. И вдруг самолет делает крутой поворот и, как в ворота, входит в ущелье между двумя рядами огромных снежных гор, в бухту Провидения.
Садимся. Зрелище столь величественное, столь прекрасное, что нельзя вымолвить ни слова. Кажется, человек должен склониться перед этим в немом восхищении, упасть ниц, замолчать хотя бы. Куда там! Вот уже бежит приехавшая за нами колченогая машинка, пыхтя и воняя бензином.
Переезжаем с аэродрома на другую сторону бухты. Там мы будем жить. Дорога через залив тяжелая — снежные сугробы, ямы. Не знаем — как довезут арфу?
3 апреля
А мы ни на шаг не приблизились к цели! Получены неутешительные сведения: Северный полюс нас принять не сможет — метеорологические условия не позволяют. Все упали духом. Нам кажется, что сейчас мы от полюса дальше, чем были в Москве. Пролететь столько тысяч километров и не попасть на полюс только потому, что там разворотило ледовый аэродром! Старый треснул и сломался, а новый — еще не нашли.
Вчера были в бане при заводе. Вход в баню через механический цех. Здесь лежат в ожидании починки ковш экскаватора, руль корабля и четыре белые детские кроватки.
В кране крутой кипяток, а вместо холодной воды сторож выдал нам глыбу льда и топор.
5 апреля
Чтобы не забыть, пишу скорее. Сегодня ездили на МЗС (машино-зверобойная станция) «Пловер» и в звероводческий совхоз чукчей. Ехали на собаках. Восемь собачьих упряжек мчались по белоснежной бухте, лежащей, как в чаще, в этих снежных горах. Пейзаж полон дикой прелести, разворачивается перед нами величественной панорамой и будто замыкается позади, за нами.
Собаки бегут со скоростью 10–15 километров в час. Каюры — чукчи с лицами, потемневшими от полярного солнца и снега, как бронзовые скульптуры. Нарты сделаны так, как их делали, видно, первобытные люди, то есть удобно и красиво. Длинные, узкие, легкие, они сконструированы прочно, без единого гвоздя.
Собаки бегут цугом, по две. Одна постромка длинная — к головной собаке, остальные короткие — отходят от нее. Собак тут не кормят, от этого им как будто лучше: они делаются выносливее. У них широкие лапы, чтобы не проваливаться на снежной целине. Нарты управляются толстым коротким шестом вроде лома, которым каюр тормозит и направляет, как рулем, втыкая его в снег между полозьями нарт.
Прибыли в колхоз. Так как времени, как всегда, в обрез, потому что нужно вернуться на концерт в бухту Провидения, мы были только в новой части поселка, где клуб и избы. Яранги находятся в океане, дальше, на косе.
Здесь одна из немногих точек Севера, где кустари-эскимосы что-то делают из меха и режут по кости. Они живут на этих берегах с незапамятных времен. Раньше выходили на охоту в океан на кожаных лодках, били моржей, иногда даже сражались с китами.
Береговые чукчи и эскимосы некрасивы, особенно женщины, потому что лица их изуродованы цветной татуировкой на носу и на щеках. <…>
Со старыми вековыми обычаями бороться не так-то легко. Мытье раньше у чукчей считалось вообще преступлением. В старину им можно было мыться два раза в жизни: когда родился и когда умирал. Мыли снегом. И человек, попавший в воду и все-таки спасшийся, считался проклятым. Попав в воду, он обязан был тонуть, ибо он уже принадлежал богам.
Наш штурман рассказывал, что один знаменитый полярный летчик вдали от лагеря провалился в полынью. С ним был молоденький чукча, который, увидев его, не обращая внимания на крики о помощи, отошел и спокойно ждал, когда летчик утонет. И только угрозой, что он сейчас же вылезет и застрелит его, летчик добился того, что юноша подошел и, отвернувшись, протянул ему ногу.
Сейчас молодежь, конечно, выбивается в широкий мир. Берут в интернаты детей кочующих племен, они учатся, становятся токарями, механиками. В воскресенье кочующие папы приезжают на собаках навестить детей, а летом дети едут, отыскивают родных и кочуют вместе с ними. Им всегда нужен простор, сырая рыба и еще простор. Условия города для них невыносимы: они болеют и чахнут. Здесь очень много пьют спирта (выдают в сельпо). Женщины тоже. Они выливают спирт в чашку, крошат туда хлеб и хлебают ложками. Все вместе.