— Ну ладно, умывайтесь. Подожду.
У себя в кабинете Борис Михайлович сел рядом со мной, взял за обе руки и спросил не так решительно, как всегда:
— Риночка, летим на Северный полюс?
Я ответила как на шутку:
— Сегодня?
— Нет, что вы! Через пять дней. Но ответить мне вы должны немедленно: да или нет.
Я несколько растерялась. Б. М. Филиппов объяснил мне более подробно, что передачи по радио для зимовщиков на СП-4 из клуба кончились тем, что полярники потребовали, или, вернее, очень просят, группу артистов прибыть на дрейфующую льдину. В принципе согласие дано. Но состав несколько раз уже менялся (кто-то болел, кто-то уезжал), теперь Главсевморпуть должен оформить все немедленно и точно. Я говорю:
— Я еще дома не была. Мужа не видела.
— Позвоните ему на работу. Посоветуйтесь.
(Б. М. Филиппов был знаком с К.Т.Т.)
Я звоню. Секретарь вызывает его с совещания. Я в двух словах сообщаю о полученном предложении, спрашиваю, как быть. В телефоне короткое молчание. Потом короткий ответ:
— Тебе нужно решить самой.
Я повесила трубку и сказала Филиппову, что лечу. Поинтересовалась:
— А кто еще летит?
Он сказал, что пока точно известна только кандидатура руководителя поездки М. М. Шапиро.
Мало-помалу все уточнилось. Начались сборы, переговоры, встречи в Севморпути у огромной карты в кабинете начальства. Как будто, стоя у карты, можно что-нибудь понять! На карте Арктика — два сантиметра, а лететь надо пять часов. Вон бухта Провидения на карте совсем близко, а мы до нее добирались потом тридцать четыре дня, правда, приземляясь почти в каждом населенном пункте Арктики.
Полетело нас тринадцать человек. Долго старались избежать этой цифры, в результате так и получилось — тринадцать. На меня это не произвело никакого впечатления (однажды я спросила К.Т.Т.: «Ты в приметы вообще-то веришь?» — перед нами пробежала черная кошка. Он сказал убежденно: «Конечно. Только в хорошие»).
За два дня до вылета ходили на склад Севморпути примерять полярное обмундирование. Намучились — все велико (в группе нас шесть женщин).
В день вылета стоим на Пушечной возле ЦДРИ у автобуса. Надели на себя всё, даже унты. Был первый солнечный мартовский день. Прохожие останавливались, смотрели на нас как на ненормальных и острили:
— Вы что, на Северный полюс собрались?
— Угадали! — отвечал певец Большого театра П. Чекин.
В. Дулова, которая стояла тут же в своей красивой шубке, удивлялась:
— Как это они догадываются? Мы же действительно на Северный полюс?
И вот летим, а я делаю записи…
Времени прошло так мало, а впечатлений так много, что приходится укладывать их в памяти очень тщательно, аккуратно, так, чтобы все поместилось, не смялось, не выдохлось, не смешалось с другим.
Кажется, только что была Москва, Тушинский аэродром, щелканье фотоаппаратов, невыносимо встревоженные лица близких, которые всё смотрели и смотрели на самолет, даже не видя нас за крохотными окошками. А сейчас уже позади Череповец, проплыл под крылом Архангельск, нас уже не приняла из-за непогоды Амдерма, а, сжалившись над нами, принял Нарьян-Мар, и вот снова мы пробиваемся на Амдерму.
…На Амдерму! Погода с утра плохая. Метеосводка не сулила ничего хорошего. Плотная облачность прижимает к земле. С земли радируют: «Не видим вас!» Стеной движутся облака. Ни просвета, ни окна. Условия посадки тяжелые. Все же садимся благополучно.
Пурга. Ледяной ветер валит с ног. Кажется, если бы не тяжелые меховые унты, которые дал нам Севморпуть, унесло бы совсем. Несмотря на это, встречать нас пришел весь поселок: старые и малые. Мы видим аплодисменты — услышать их нельзя из-за воя ветра и рукавиц. Нам аплодируют в рукавицах. Снег как иголками колет лицо. Ресницы склеены льдинками выжатых ветром слез. Ветер находит каждую крохотную шелку, чтобы, как длинным лезвием холодного ножа, проткнуть тело.
Выносят из самолета укутанную в меховые чехлы арфу. Выгружают наши вещи. Нас долго везут в наше жилище. Кормят, отогревают.
Концерт назначен на завтра. Но зрители решают иначе: хотя уже ночь, но они собрались в клубе и ждут нас. Пройти до клуба нужно всего двести-триста метров. Но сделать это невозможно: ветер еще усилился. Кажется, Арктика решила показать нам образчик настоящей пурги. На ногах устоять нельзя — ползем на концерт на четвереньках.
А утром, после этой страшной ночи — ослепительное солнце, сияющий снег, хрустальные толстые сосульки, как в постановке «Снежной королевы» в Детском театре. И, как будто в Подмосковье, летит на меня мальчишка на одном коньке. Ребята катаются с горки, валятся в снег, тащат наверх пустые санки, падают, борются, смеются.
Даже молоденькая наставница с косичками, как у девочки, выбежала откуда-то без шубки и кричала мальчишке, белому, как Дед Мороз, от налипшего на тулупчик плотного снега:
— Почему это Нелька ревет все время, я слышу? Разве можно обижать маленьких?!
Все было как у нас, под Москвой. Только на градуснике минус 41°.
На концерт идем через весь поселок. Дома засыпаны, завалены снегом до самых крыш. Входы — туннели из снега. Ступеньки, чтобы попасть в дом, ведут глубоко вниз.
Концерт в помещении столовой. Импровизированная сцена. Стены покрыты льдом, на потолке собираются капли и падают редким крупным дождем. Над сценой, в трогательной заботе, чтобы не капало на нас, к потолку прибиты одеяла.
Арфу долго распаковывают. Она еще не привыкла к теплу. Она вся мокрая. Дыхание людей, которое мглою висит в воздухе, осело каплями на холодном металле. Но вот ее выносят на сцену — золотую, такую невероятную в этой обстановке. Люди долго аплодируют сначала арфе, а потом В. Дуловой.
19 марта
Нарьян-Мар. Ненецкий национальный округ. Окружной центр. Аэропорт и морской порт в устье Печоры. Город деревянный, красиво расположен.
Мы прилетели на юбилей 25-летия национального округа. Вечером концерт для ненцев-оленеводов. Зрители — колхозники, охотники, их жены, дети, даже грудные. Они спят в фойе на диванах, раскинув голые ножки, пока их матери смотрят концерт. На улице детей заворачивают в шкуры вроде спальных мешков.
20 марта
Нарьян-Мар. Переставили часы. Разница с Москвой на 4 часа. День необычайно хорош. Весь город собрался на огромном поле смотреть гонки оленьих упряжек. Это состязание в ловкости и смелости. Со всего округа — за 200–500 километров — съехались колхозники-оленеводы. Тип монгольский. Многие одеты в нарядные малицы с аппликациями из меха, бисера. Дети, как куклы, зашиты в меха, видны только их рожицы, с глазками-щелками. Не шалят, не носятся, как наши, держатся с большим достоинством, подражая взрослым.