Читать интересную книгу Новруз - Назир Зафаров

Ну то, что оно старое, не такая уж особенность. Мало ли на свете старых кладбищ. В Самарканде, я слышал, есть кладбище, где захоронены сподвижники самого Шахи-Зинда-авлие, того самого святого, которому я пожертвован при рождении и в честь которого ношу надоевшую мне косичку. Святой этот, надо полагать, жил в то время, когда Джизака нашего и в помине не было, не говоря уже о Кабз-мазаре. Так что старое кладбище, будь оно трижды старым, всего лишь старое, ничего в этом особенного нет. А наше Кабз-мазар особенное. На нем, водились духи. Самые настоящие духи, которых нигде в другом месте не сыщешь, даже если будешь пытаться это сделать.

В каком именно месте Кабз-мазара нашли они себе пристанище, не знаю, да и никто, видимо, не знал. Духи-то бесплотны. Сидят себе у могилы, обратись полевой мышью, или таятся в хаузе с мутноватой от водорослей водой и квакают по-лягушечьи или того удивительней — порхают с ветки на ветку, как птицы. Ты думаешь, это скворец или воробей, а на самом деле — дух. Зазевайся только, попадешь ему в лапы. Почему в лапы? Не знаю точно, бывают ли у духов лапы, но ведь должны они чем-то хватать свою жертву. А что духи хватают, известно в Джизаке всем.

Удивительно, что ко взрослым духи относились благосклонно, даже покровительственно. С шейхом они были просто на короткой ноге. Ему ничего не стоило убедить их прийти на помощь какому-нибудь недужному джизакцу, избавить его от болей в животе.

Почему-то духи избрали для своих забот именно животы джизакцев. Не головы и не руки, а ту часть тела, которая наполнялась пловом, шурпой, лепешками. Пустые животы, естественно, их мало интересовали, если не сказать большего, — вовсе не интересовали. Поэтому шейх и не брался договариваться с духами об исцелении тех, кто не находил в своей касе кусок мяса или горсть риса. Урчание голодного желудка не считалось болезнью. Возможно, они и стали бы лечить пустые животы, но кто будет вознаграждать их за это трудное дело? Шейх, прежде чем шепнуть духам о нужде человеческой, протягивает открытую ладонь к несчастному и до тех пор не сожмет пальцы, покуда не окажется в руке достойная его забот мзда.

Лучшая награда шейху — курица, дыня или стопка лепешек. Но лечить от голода живот, принося за исцеление вареную курицу, все равно, что снимать одежду с нагого человека. Не только шейх, сами духи легко это поняли и отстранились от бесплодного дела. Поток жаждущих исцеления иссяк, ну, а вместе с ним иссякли и запасы шейха. Он хоть и был накоротке со святыми, однако что могут дать голодному хранителю мазара бесплотные духи? Дух есть дух, коснись его той самой рукой, которая открывалась для подаяния, и она пройдет насквозь. Пустота. А пустоты у самого шейха больше, чем достаточно.

Животы, однако, имеются не только у людей, но и у прочей живности — у овец, коров, лошадей, например. Магическая сила Кабз-мазара распространялась на все, что передвигалось с помощью ног и могло добраться до «святого места». Конечно, с лошади или с той же самой овцы ничего не получишь за исцеление, поржет или поблеет — и вся благодарность, а то еще и боднет или копытом угостит. Но, бог разумен, сама-то овца не пойдет к «святому месту», если только не заманит ее туда клочок травы, пробившийся у хауза. Овцу, ну и уж тем более корову, приведет на Кабз-мазар хозяин. Озабоченный, наивный, как все хозяева овец и коров, он легко поймет, каким способом достигается чудо, и уж наверняка вложит что-нибудь в ладонь шейха. Если не съестное, то хотя бы звонкое. Медь или серебро. Лучше серебро, пусть оно и глуше звенит, но зато ярче взблескивает.

Именно в такой момент, когда пришедший за помощью совершал жертвоприношение, проще говоря, выискивал в своем бельбаге серебряную монету, я оказался у Кабз-мазара. Это было хорошим предзнаменованием. Духи, как и шейх, естественно, заинтересуются поясным платком простака-крестьянина, вернее, его содержимым, и не заметят мальчишку, тихо крадущегося вдоль изгороди. Одним глазом следя за несчастным, другим отыскивая тропу, я мог бы одолеть опасное пространство, именуемое «святым местом».

Около хауза, вырытого посреди мазара, стояла арба с впряженной в нее огромной серой лошадью. Может, она и не была огромной, обыкновенная лошадь, каких много в Джизаке, но мне она показалась величиной с хорошего верблюда. Лошадь водила ушами и косилась то на шейха, протянувшего руку, то на меня, крадущегося вдоль невысокой изгороди. Лошадь и испортила все дело. Я даже думаю, что это была не лошадь. Зачем лошади смотреть на мальчишку, который идет себе мимо мазара к сестрице Зухре? Незачем. Но об этом потом. Пока что она спокойно стояла и помахивала хвостом, отгоняя назойливых мух, а ее хозяин отыскивал в бельбаге мелочь. Шейх же, задумчиво опустив голову, ожидал, когда содержимое поясного платка перекочует в его ладонь. Я не предполагал, что помощь духов требуется не крестьянину, а самой лошади и, шагая вдоль изгороди, ловил момент сотворения чуда. Мне рисовалась картина удивительная, сказочная. Просто ведь не изгонишь недуг из человека. Помню, когда косматая старуха лечила мою матушку от простуды, во дворе варили козье мясо, в доме жгли керосиновые плошки, целый хор женщин выкрикивал заклинания. Теперь ничего не варилось, не было огней, не произносились таинственные слова. Пока не произносились. Шейх еще не получил жертвенного подношения. Наконец крестьянин отыскал серебряную монету, отдал ее хранителю Кабз-мазара и стал освобождать у лошади подпругу. Тут я понял, что живот болит у лошади и что именно ей придется иметь дело с духами.

Как ни был я напуган, как ни велика была опасность привлечь к себе внимание духов, таинственные события на Кабз-мазаре заставили меня остановиться. Да, да, остановиться прямо против хауза, где крестьянин ослаблял подпругу у серой лошади и где уже собирались невидимые существа, творящие чудо. Впрочем, что значит невидимые. На моих глазах к хаузу прилетели воробьи и, оживленно чирикая, стали прыгать около коняги, как раз с той стороны, где у нее находился хвост. Лягушки, правда, не повылазили нз хауза, и мыши не сбежались, хотя могли и сбежаться, — разве увидишь их с дороги? — до хауза шагов пятьдесят, небось, а то и все сто. Мне их не было видно, а они меня узрели. Я не воробей и не лягушонок, голова торчит выше изгороди. Тут не только прозорливый дух, самый последний слепец заметит.

События, между тем, разворачивались, как им и положено, по всем колдовским правилам. Взяв лошадь под узду, крестьянин совершил с ней круг по берегу хауза, один и второй, потом остановил ее и принялся тихонечко посвистывать, понуждая конягу облегчить себя. Лошадь повела ушами, помахала хвостом, разгоняя воробьев, но того, чего от нее ожидали, не сделала.

С исцелением пока ничего не получалось.

Шейх, худой, сгорбленный старец, почесал свой острый, едва прикрытый несколькими волосинками подбородок и изрек:

— Яд входит легко, а выходит трудно. Черная сила держит его. Гоните, гоните лошадь, не давайте ей останавливаться. Если семь кругов не помогут, то помогут семьдесят.

Крестьянин покачал головой: то ли поверил шейху, то ли нет, но совет принял. Снова новел свою «серую» вокруг хауза. Воробьи полетели следом. Теперь без хлопотливого чириканья. Шествие было унылым.

«Может, это просто воробьи, а не духи, — подумал я. — Что-то странно ведут они себя, ни один на моих глазах не превратился ни в ангела, ни в джинна. Чирикая и перескакивая с места на место, не сотворишь чуда. Превратились хотя бы в ворон или лягушек, или змей, сбросили бы с себя глупые серые перья. Так нет же, как было восемь воробьев — я сосчитал их сразу, — так восемь и осталось.

Обыденность событий меня, скажу прямо, разочаровала. Никакой таинственности, никакого волшебства. Да и разговор, который произошел после седьмого круга между дехканином и шейхом, был скучным.

Дехканин, вытирая пот со лба, сказал:

— Таксыр, господин мой, не ошибся ли я, отсчитывая повороты?

— Не ошиблись… Ровно семь кругов.

— Тогда почему бедное животное не чувствует облегчения?

— О-о! — многозначительно опустил веки шейх. — Семь — это еще не семьдесят. Дар ваш… — слуга божий повертел в руке николаевский гривенник, — не так велик, чтобы за короткое время разглядеть его святым оком. — Шейх поднял руку к небу, указывая этим на око всевышнего. — Будьте щедрее, уважаемый.

Крестьянин снова полез в бельбаг, чтобы отыскать там второй гривенник. Поиск на этот раз был долгим. Может, второго гривенника и не существовало вовсе, крестьянин лишь испытывал терпение шейха. Если это так, то напрасны были его труды. Старец умел ждать, и не родился еще на свете человек, способный перехитрить его. Шейх закрыл глаза и тем как бы выразил свое равнодушие к стараниям крестьянина: пусть ищет свое серебро, пусть тратит время, данное ему богом. У самого шейха этого времени — тьма. Вечность целая.