Читать интересную книгу Граждане Рима - София Мак-Дугалл

Уна старалась придумать что-нибудь насчет Марка — Гнея, слуги из Лондона, но Дама уже говорил, громко и горячо:

— Помнишь, что случилось в Лондоне, Делир, ну как заключенные захватили катер, так вот, они здесь, и послушай…

Но Делир явно не слушал. Пройдя между Лал и Дамой, он в немом оцепенении уставился на Марка.

— Господи, — прошептал он, — Лео.

Лицо Дамы сморщилось, в невинном изумлении он переводил взгляд с Делира на Марка, а затем разразился полубезумным, похожим на икоту смехом.

— Ну конечно. Ты же Марк Новий. Прикидывался рабом, а сам императорский племянник. Какого черта ты здесь делаешь?

Покачиваясь, он шагнул к Марку, и все вдруг поняли, что он собирается броситься на него, но Дама, словно ударившись о стену, остановился примерно в футе от Марка, сжав комичные кулачки, приподняв изувеченные руки, насколько мог. Посмотрев на них, он издал придушенный крик ярости и, поскольку больше ничего не мог сделать, смачно плюнул Марку в лицо. Марк только отшатнулся и, не спуская глаз с Дамы, вытер лицо.

— Ты все погубишь, — крикнул Дама. — Знаешь, сколько времени ушло на то, чтобы это построить? Ты привел их сюда!

Дико дернув головой, он указал на небо, поскольку не мог сделать этот яростный жест руками.

— Дама, — сурово предупредил Делир, но Дама уже ничего не слышал.

— Это не твое! И это не для тебя! Зачем ты вообще явился? Убирайся! Оставь нас!

КАРТА МИРА

— Дама, — твердо сказал Делир. — Хва-тит.

Сам коротышка, он сгреб Даму за плечи и неистово встряхнул, так что тот еле устоял на ногах. Если вдобавок учесть обездвиженную ярость Дамы, то картина была почти шокирующей. Доведенный до белого каления, Дама трясся, не в силах вымолвить ни слова, и под горящим взглядом Делира, чья власть над ним, по крайней мере, в данный момент была абсолютной, только прошептал:

— Прости.

Просьба о прощении адресовалась исключительно Делиру. На Марка же Дама посмотрел так, словно мог повторить сделанное, но не стал.

Лал, в полном упоении привставшая на цыпочки, даже нетерпеливо подпрыгнула от удовольствия.

— А что, если кто-нибудь об этом узнает? — благоразумно произнесла она, хотя даже несколько громче, чем Делир или Дама.

Постепенно стали появляться люди: синоанская женщина из противоположного домика с антеннами, трое или четверо молодых мужчин лет двадцати или чуть за тридцать. Делир кивнул в сторону женщины и сказал:

— Нам лучше зайти.

Пройдя за Делиром — не в разрисованный домик, а тот, что под ним, — все трое с беспокойством отметили, что женщина следует за ними. Внутри домик был очень чистый, хотя и несколько тесноватый, но обставленный с почти навязчивой комфортабельностью. Тут были кресла с мягкими подушками и книги, расставленные вдоль письменного стола и стопками высившиеся на полу. Кровать Делира была практически видна сквозь разделявшую комнату простую занавеску. Состоявшая из трех частей карта мира занимала большую часть самой широкой стены и явно служила скорее для украшения, чем для использования, поскольку это была действительно красивая вещь, не проколотая булавками, без отметок пером.

Женщине было лет под сорок, черные волосы коротко подстрижены, она была худощавой, но не такой изящной, как представлялись синоанки Марку; она была на дюйм с небольшим выше Делира и выглядела как статуэтка, хотя относительно ширококостная. Для Уны она не была книгой за семью печатями, как Дама или баски, однако и не вполне прозрачной; между языками происходил челночно быстрый обмен, слова сновали взад-вперед слишком торопливо, чтобы за ними успевать.

— В чем дело. Делир? — спросила женщина на безупречной, хотя и несколько выхолощенной латыни.

— Пока точно сказать не могу, — ответил Делир и, пока Марк беспокойно ерзал в кресле, куда с неохотой уселся, продолжал: — Все в порядке. Не знаю, зачем ты сюда пришел, но Зи-е в полной безопасности, обещаю.

Поначалу и даже иногда теперь мысль о Хольцарте и незыблемой твердыне расположенных рядами домиков колонии вспыхивала в голове Делира, и его охватывало волнение и гордость. Теперь он временами устраивал общий смотр, подсчитывал, сколько в колонии людей, которые иначе могли бы погибнуть или влачили бы жалкое существование, и думал, что это — хорошее дело, а человек, создавший это, — хороший человек. И тогда вместо гордости он испытывал нечто вроде уколов беспокойства, словно производил на людей ложное впечатление и дурачил сам себя. Он знал, что он не чувствует себя ни хорошим, ни плохим, и никогда не беспокоился о себе в этом отношении. Но он точно не был человеком, которому такое написано на роду. Он любил вещи и не переставал о них жалеть. По правде говоря, он любил и деньги, осмысленное перетекание капиталов, и был в этом силен. Теперь же, когда Пальбен не успевал вовремя пополнять его запасы вина, он думал, что может не выдержать. Он мог выговаривать Лал за стрижку, за то что она разрисовывает домики, испытывать смутное беспокойство по поводу ее старых журналов мод, но это было несправедливо, ведь он сам их ей подарил.

Именно из-за Лал Делир не мог не чувствовать угрозы при взгляде на двух молодых людей. Один, чьего имени он еще не успел узнать, с усталым вздохом опустился в слишком низкое для него кресло (для Делира таких проблем никогда не существовало), неопрятно вытянув длинные ноги, затем, словно вдруг устыдившись, подобрал их под себя, так что коленки неуклюже торчали над сиденьем. Делира чуть ли не забавляли роковые предчувствия, охватывавшие его, когда он окидывал взглядом высокорослого юношу со взъерошенными каштановыми волосами и впалыми щеками; а при мысли о правильных чертах Марка Новия и его завораживающем общественном статусе он не переставал испытывать недостойное негодование из-за окутывающей бедного мальчика трагической ауры. Он был рад, что с ними, по крайней мере, есть девушка, оцепенело сидевшая, сцепив руки, с ничего не выражающим лицом, возможно, она подойдет Лал. Среди рабов наблюдалось плачевное единообразие — они почти всегда были молодыми людьми. Лично Делира это не затрагивало, когда Лал было тринадцать, но стало куда важнее теперь, когда она повзрослела на год. Сейчас она старалась поменьше резвиться, не сталкиваться с драматическими или вызывающими любопытство явлениями жизни. Все это было замечательно, и добродетель тоже (хотя теперь он стыдился называть это так), но уж точно не было ничего замечательного и добродетельного в том, чтобы вырастить из своей девочки изготовительницу фальшивок. Он этого не хотел. Просто фальшивые бумаги были неизбежной составной частью их дела, а Лал так наловчилась управляться с кисточками, пинцетами и пластиковыми лекалами.

Как все это произошло? Не случайно: если поначалу, увидев мальчика, распятого на Аппиевой дороге, он внезапно решил, что не может, не должен с этим смириться, если не вполне понимал, во что ввязывается, то уж наверное знал, что круто меняет в своей жизни все. А затем, конечно же, было много этапов, когда он мог остановиться. И возможно, он сам довел свою мысль о хорошем человеке до таких пределов, будучи совершенно уверен, что эти этапы позади и теперь он никогда не остановится, пока в таком месте есть хоть какая-нибудь необходимость. И это несмотря на то, что, оставаясь один, закрыв глаза и проникнувшись всей серьезностью положения, прислонясь к чему-нибудь, иногда даже сидя на полу, он не переставал повторять, временами даже вслух: «Я не могу, не могу…» Всего четыре года назад он почти никогда не уставал, по крайней мере не так. И дело не в том, что он не высыпался. Разумеется, он был достаточно здравомыслящим, чтобы сознавать, что одному человеку все не под силу, но ему не давали покоя бесконечные истории, которые он слышал, понимание того, что даже в этом маленьком местечке скопилось больше телесных и духовных увечий, чем он когда-либо сможет исправить, — взять хотя бы Даму, — не говоря уже о зле, творящемся повсюду на этой прекрасной карте мира.

Марк, думая, что Дама втихомолку замышляет что-то недоброе у него за спиной и все еще сомневаясь в Зи-е и Лал, сбивчиво рассказал Делиру, что ему пришлось бежать из Рима, потому что кто-то пытался убить его, но вместо этого убил женщину по имени Гемелла.

— Прости, — сказал Делир. — Мне не следовало упоминать твое имя. Просто это был шок. Я виделся с Клодией и Лео — когда же, когда же? Да, всего три месяца назад.

— Я не знал, — сказал Марк, впервые чувствуя слабый укол из-за того, что именно Варий рассказал ему о Делире, что его родители не доверяли ему. И без обиняков добавил: — Их тоже убили.

— Я знала это! — взволнованно воскликнула Зи-е, до сих пор не выказывавшая особых эмоций. Когда она поняла, кто такой Марк, глаза ее чуть расширились от удивления и интереса, но она оставалась вполне сдержанной. У нее тоже были шрамы, помельче, но более многочисленные и беспорядочные, чем у Дамы, и все же это были шрамы, которые не могли появиться в результате несчастного случая и даже (поскольку она наверняка была рабыней) простых побоев. На подбородке и в углу глаза у нее были вертикальные порезы, сделанные, по всей вероятности, каким-то лезвием, малоприглядная треугольная отметина на щеке, неровный полукруглый след на челюсти, оставшийся, насколько мог судить Сулиен, от неоднократного удара о тупой зазубренный предмет. Но он был уверен, что впоследствии раны хорошо промыли и аккуратно наложили швы, потому что все хорошо зажило и кожа на лице оставалась практически гладкой. На ее сильных, голых по локоть руках виднелось несколько похожих шрамов. В отличие от Дамы с его курткой, она ничего не делала, чтобы скрыть свои раны, а клочковатые волосы даже, казалось, были рассчитаны на то, чтобы выставить напоказ все, что могли бы скрывать свисающие локоны.