Читать интересную книгу Новый Мир ( № 2 2009) - Новый Мир Новый Мир

И Сатуновским. И Слуцким.

Означает ли все вышесказанное, что стихопроза — «лучше», чем другие стихи? Никоим образом.

Но тенденция есть, ее нельзя игнорировать, нельзя смотреть на нее свысока, по-снобистски. Ее можно «не любить», но ее надо изучать и, возможно, разрабатывать для нее адекватный аналитический аппарат.

Я заранее соглашусь с любым консервативным критиком в том, что указанная тенденция ведет к упрощению, огрублению и профанации высокой поэзии. Все эти слова еще Пушкин слышал. В искусстве любая находка сопряжена с потерями.

Я больше скажу: наиболее, на мой взгляд, яркие явления стихопрозы связаны с низовой, массовой, жанровой прозой, а то и кинематографом. У Сваровского это фантастика, у Родионова — криминальная проза.

Консервативный критик скажет, что эти авторы опускают поэзию до массовой литературы, а я скажу, что эти поэты возгоняют элементы массовой литературы до уровня высокой поэзии.

И уж чего в этой «распоэженной», прозаизированной, фабульной поэзии не может быть по определению, так это авторского нарциссизма, авторского самолюбования и игр в сверхчеловеков.

А чтобы узнать, кто прав, — приходите, как было сказано в другое время по сходному поводу, через пятьдесят лет. Когда нынешние эксперименты станут классикой, а новая метафорика и суггестика будут «контемпорари».

И напоследок два слова о пресловутой «планке» и ее уровне. Тоже ведь метафора — спортивная. И неудачная. Спортсмен, преодолевающий планку на высоте двух метров, приземляется на заботливо подстеленные толстые мягкие маты. А вот попробуйте перемахнуть забор, увитый колючей проволокой! За которым еще, может, и канава выкопана…

Chateau de Lavigny

 

Миф больших пространств

Ольга Славникова. Любовь в седьмом вагоне. Рассказы. М., “АСТ”; “Астрель”, 2008, 285 стр.

Железная дорога, появившись на российских пространствах, очень быстро стала вещью литературной, а вскоре — и хрестоматийно литературной. Обыденность здесь удачно соединилась с романтикой; корабль для русского человека все-таки скорее экзотика, а уж самолету и вовсе достался главным образом эстрадно-песенный жанр. Поезд оказался волшебным домиком, переносным жильем, из которого частная человеческая жизнь наблюдает проносящиеся заоконные картины. Неприютными нашими пейзажами, мокрыми огнями Великой Равнины и голыми ее деревьями только и можно любоваться вот так — из окна вагона.

И кому, как не русскому классику, внятно это ощущение. Первая железнодорожная лирика — Фет, первая железнодорожная трагедия — Толстой, железнодорожная поэзия протеста — Некрасов… Да и в ХХ веке железной дороге достались самые трогательные строки несентиментального писателя Гайдара — все железнодорожные эпизоды “Чука и Гека”, не говоря уж о певце паровозов Платонове. Примеры можно множить и множить…

В этом поистине великом контексте проект, затеянный глянцевым журналом “Саквояж СВ” (“распространяется в вагонах СВ и повышенной комфортности ОАО „Российские железные дороги””), очень русский. Не в последнюю очередь благодаря своему размаху и какой-то странной сюрреалистической избыточности. Все — только лучшее. Бумага. Тиражи. Материалы. Авторы.

В проекте уже приняли участие Александр Кабаков — он-то и является главным редактором журнала, — и Дмитрий Быков, выпустивший в прошлом году сборник “ЖД-рассказы”. Сейчас мы знакомимся с продолжением этого проекта, вернее, еще одним его следствием — книгой рассказов “Любовь в седьмом вагоне” Ольги Славниковой.

Теперь о существе проекта. Каждый год один из известных прозаиков обязуется написать цикл из двенадцати рассказов, связанных, хотя бы косвенно, хотя бы упоминанием, с железной дорогой. Эти рассказы раз в месяц выходят в журнале “Саквояж СВ”.

Александр Агеев в одной из последних своих заметок (“Журнал с ограниченной ответственностью” — “Знамя”, 2008, № 6) отнесся к этой затее весьма скептически, авторов не осуждая (“мы ж не первый год на свете живем и понимаем, зачем серьезные люди печатаются в таких изданиях”; “и писатели тоже не акридами питаются”), но полагая присутствие рассказов Ольги Славниковой между кулинарными советами и астрологическим прогнозом, скажем так, несколько неуместным.

Дело здесь все же, по-моему, не в гонорарах (давайте называть вещи своими именами) или, во всяком случае, не только в них.

Соблазн здесь скорее в искусственно поставленных рамках, в насильственной и трудной работе над собой; соблазн урока в старинном смысле этого слова — добровольно наложенного обязательства, самоограничения. Двенадцать рассказов на заданную тему, по рассказу каждый месяц, независимо от творческого подъема, внутреннего самочувствия, житейских обстоятельств, — это задача нелегкая и именно своей нелегкостью привлекательная. Как раз это, мне кажется, и заставило Ольгу Славникову, автора востребованного, писателя, можно сказать, в зените славы, согласиться на участие в проекте, возможно отложив для этого какие-то более важные дела. И хотя на ММКЯ “Любовь в седьмом вагоне” позиционировалась как роман — в модном нынче смысле некоего “составного целого”, на самом деле это именно сборник рассказов, пересекающихся друг с другом разве что железнодорожной темой.

Казалось бы, если железная дорога — это символ и высшее выражение России, то от “железнодорожных” произведений мы вправе ждать жесткой достоверности и обостренной социальности — как, скажем, в знакомом читателям “Нового мира” ярком романе Натальи Ключаревой “Россия. Общий вагон”. Но не тут-то было — участники проекта продемонстрировали явный крен в фантастику и мистику. У Дмитрия Быкова в его сборнике фантастических рассказов по меньшей мере шесть. У Ольги Славниковой из десяти рассказов, вошедших в книгу, лишь два (“Тайна кошки” и “Под покровом Моцарта”) не содержат фантастического элемента.

Заданные правила игры располагают к фантастике: тут и элемент развлекательности, обязательный для глянцевого журнала, и сама специфика работы “по заказу”, поскольку профессионал отлично знает, что написать “в плановом порядке” хороший фантастический рассказ, как ни странно, легче, чем рассказ сугубо реалистический. Но дело не только в специфике заказа. Едва ли не все произведения Ольги Славниковой, включая знаменитый “2017”, содержат в себе фантастические, мифотворческие элементы. (Впрочем, то же самое можно сказать и о других участниках проекта, подбор которых, по всей вероятности, не случаен.) Да и сама железная дорога, мне кажется, располагает к фантастике, выбивая человека из привычной рутины, помещая его в некое условное пространство перехода, одновременно подвижное и неподвижное, реальное и ирреальное.

Это соотношение реальности и ирреальности сама писательница определяет как “достоверную фантастику”. “Фантастическое допущение работает в полную силу только на основе подлинности”, — пишет Славникова в предисловии.

Подлинность тем не менее — понятие весьма относительное. Подлинно то, во что мы верим. В зашкаливающий абсурд российской жизни — от глубинки до столицы — мы вполне готовы поверить, и поезд здесь — та машина пространства, которая соединяет по-разному абсурдную жизнь, протекающую в различных географических точках, а заодно и сама вносит в эту жизнь известную долю собственного абсурда. В этом смысле показателен входящий в сборник рассказ “Сестры Черепановы”. Поселок Медянка, существующий посреди болота в странной призрачной изоляции и в ста двадцати километрах от ближайшего райцентра, формирует свою причудливую реальность, не выдерживающую столкновения с такой же, но по-иному, нечеловечески абсурдной реальностью городской. После вспышки лихорадочной деятельности и просветления, случившихся вследствие того, что сестры Фекла и Мария построили паровоз собственной конструкции, работающий на чистом самогоне, и наладили железнодорожное сообщение с внешним миром, поселок погружается в еще худшее, еще более глухое отупение. Разве что неугомонные сестры со своим очередным транспортным изобретением встряхнут его или уведут в иные, заоблачные дали.

“Сестры Черепановы”, наверное, самый любовно сработанный рассказ сборника. Возможно, причина в том, что география рассказа — и психология упертых и безбашенных его героев — автору ностальгически близка; иначе не появились бы такие, скажем, строки, посвященные описанию окрестностей “затерянного мира” Медянки: