— Надин, я помогу во всем тебе разобраться, но давай не будем о работе сегодня? У нас первый месяц супружества и…
— Медовый месяц, которым молодые должны наслаждаться и стараться зачать наследника, не так ли? Макс, ты ведь уже понял, что я не намерена рожать в ближайшее время? Мне нужно привыкнуть к этому миру и к тебе. И пока я сама не буду знать о нем достаточно, новую жизнь давать не намерена. Знаешь ли, быть слепым котенком мне не хочется. И отдавать своего ребенка на поруки нянькам также, я желаю принимать активное участие в воспитании, конечно же при помощи учителей. Но что это за мать, которая своему ребенку не в состоянии рассказать о мироустройстве, даже о самом элементарном?
И пусть думает, что хочет. Вон как взгляд потемнел. Дети — больная тема?
— Но ты не отказываешься от рождения детей, — осторожно спросил Макс. Точно больная тема. — В будущем. Далеком…
— Нет, конечно. — Не став уточнять, насколько далеким мне это будущее видится. Когда-нибудь я точно захочу снова стать матерью и постараюсь не допускать тех ошибок, которые совершила с Эдиком. — Кстати, а сколько мне лет? Точнее сколько лет было Самире, когда ты ввел ее тело в стазис?
— Двадцать, тебе сейчас двадцать по меркам человека.
— А отец Самиры, как давно он умер?
— Очень давно, Надин.
— И других родственников у меня не осталось?
— Близких — точно нет, ты была единственной дочерью. Да и твой отец к тому моменту, как ты родилась, остался единственным в своем роду мужчиной. Конечно, я могу выяснить, в ком течет его кровь и кто жив, но это будет очень и очень дальняя родня.
— Понятно, не нужно, я просто спросила. Я все равно не помню об отце Самиры. Однажды только сон приснился о ней…
Я поежилась от ветра, который стал холоднее. Усталость этого дня как-то разом навалилась.
— Кажется мне пора спать, — произнесла я и зевнула, прикрываясь ладонью. — Проводишь меня?
Я надеялась, что мы не вернемся в зал, где еще шумели гости. И мои надежды оправдались. Князь мягко притянул меня к себе, призывая тьму и перемещая нас из беседки к двери моей спальни.
— Сегодня я провел самый чудесный день в своей жизни, — прошептал супруг, продолжая обнимать. — Спасибо тебе за него и за откровенность. Сладких снов, Надин.
И прежде, чем я успела ответить, меня поцеловали: трепетно и нежно, ласково проведя пальцами по щеке, даря ощущение тепла и покоя.
— До завтра, Надин, — не успела я опомниться, как супруга и след простыл.
То ли себя искушать еще больше не стал, то ли на пределе, а потому и смылся. В любом случае, его уход — правильное решение.
Я зевнула и толкнула дверь спальни.
К моему удивлению, она не была пуста и темна. Горели свечи, в окружении цветов в кресле в неудобной позе спала Таша.
— Таша? — позвала я, — Что ты тут делаешь?
Девушка открыла заспанные глаза и посмотрела на меня. Всего через секунду она стояла на ногах и низко склонилась в книксене.
— Простите, княгиня! Простите меня, я ждала вас, чтобы помочь переодеться… Так велел князь. Мне нет прощения… я…
— Просто устала и уснула. Ничего страшного. Я не сержусь, а помощь мне и правда нужна. Я ни за что не вытащу все эти шпильки… — Я улыбнулась и тут же спрятала зевок в ладонь.
Все-таки устала я основательно.
— Конечно, ваше сиятельство, — Таша несмело улыбнулась и мигом оказалась возле меня.
Складывалось впечатление, что это не она тут пару мгновений назад сладко спала, а это я только что разбужена. По сравнению с ней мои движения были заторможёнными.
При помощи девушки я не только избавилась от платья и прически с драгоценностями, но умылась и переоделась. И я бы не сказала, что прошло много времени. Помощь Таши оказалась неоценимой и своевременной. А ведь это князь позаботился о том, чтобы я не оказалось наедине с зашнурованным платьем и ожиданием, пока на мой зов откликнутся слуги.
— Спасибо, Таша, — садясь на кровать, поблагодарила девушку и улыбнулась ей, — ты тоже беги спать. И не задувай все свечи. Не хотелось бы в поисках дверей в ванную комнату снести пару ваз с цветами.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Да, ваше сиятельство.
— Спокойной ночи, Таша.
Служанка поклонилась и оставила меня одну.
Я с наслаждением потянулась и забралась под одеяло. Немного поворочалась, ища удобную позу, и наткнулась на бумажку под подушкой.
Я же записку вроде выкинула, а не под подушку спрятала?
Пришлось сесть и протянуть записку поближе к свету. Текст в ней был совсем иным.
«Дочь моя, ты ослушалась голоса разума! Тьма поглотит твою душу и ты никогда не увидишь света! Одумайся, пока еще есть время! Сделай то, что должна!»
Подписи, как и в прошлый раз, не было.
Я задумалась. Если это отец Таши такие гадости пишет, то на что он дочь подбивает? А если не он автор и мне какой-то придурок послания строчит? Во что все это может вылиться? Нет уж, надо расспросить Ташу и поговорить с Максом. Странные письма. Нужно разбираться. Но утром, утро, как известно, вечера мудренее.
Я вернула записку под подушку и вновь легла, засыпая, кажется на лету.
ГЛАВА 20
Надежда Раевская
Я брела в полной темноте. Тьма вокруг была словно живая, осязаемая, но выставленные впереди ладони ничего не могли нащупать. У меня не было никаких ориентиров. Не знаю даже, что под ногами, звуков шагов не слышно. Понятия не имела, как я оказалась в этом нечто, но в голове билась единственная мысль: «Хочу домой. Домой!».
И вдруг до моего слуха донесся плач младенца. Жалобный, настойчивый:
— Уа-а-а, уа-а-а!
Ноги сами понесли туда и постепенно плач из едва слышного становился все громче и громче.
Тьма рассеялась неожиданно, словно кто-то отдернул занавес. Я увидела свою комнату, в которой жила на Земле. Ночник в форме мишки давал тусклый свет, однако я заметила, что в комнате все изменилось. Исчезли личные вещи, со стен — фотографии, мои и тети, машинка швейная, а на ее месте теперь стояла детская кроватка с голубым балдахином. Вместо круглого стола у стены появился комод с откидной крышкой для пеленания. Сама смотрела такие в магазине и думала купить, когда появится малыш.
Я приблизилась к кроватке, заглянула в нее и увидела младенца, лицо которого покраснело и сморщилось от крика. Так на Эдика в детстве похож. Те же пухлые щечки, чуть вздернутый носик. Защемило сердце.
Руки сами потянулись взять ребенка, но у меня не было тела, я могла лишь наблюдать. Открылась дверь и вошел заспанный сын. Волосы взлохмачены, в одних трусах, зевая… Точно он только встал. Взглядом жадно пробежала по его фигуре, отметив, что он похудел и стал сильнее сутулиться.
Пройдя рядом со мной, Эдик наклонился и взял ребенка на руки.
— Что же ты не спишь, Богдан, — пробурчал он и пошел из детской.
Я незримой тенью последовала за ним в зал.
— Люда, — потряс он за плечо спящую жену.
— Отстань, дай поспать, — огрызнулась она, натягивая на голову одеяло.
— Люда, сына покорми! — требовательно произнес Эдик, стягивая с нее одеяло.
— Я сцедила молоко, сам покорми!.. — не открывая глаз и морщась от крика, ответила Люда. — Унеси его, дай поспать!
— Мне на работу вставать, я тоже спать хочу. Дай грудь, быстрее будет, не надо молоко греть.
— Я спать хочу! — завизжала Людочка.
Ребенок от ее крика пуще прежнего зашелся.
— Ты чего орешь, дура! — набросился на нее Эдик, укачивая ребенка.
Раньше он с ней в таком тоне не разговаривал.
— Я день с ним, могу хоть ночью поспать? — соизволила его жена открыть глаза.
— А я работаю, и живем мы на мою зарплату! Хочешь, чтобы меня уволили? Корми давай, — сунул к ней под бок ребенка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Людочка нехотя спустила лямку рубашки и, обнажив грудь, приложила к ней младенца.
— Иногда мне кажется, что твоя маразматичка специально сдохла, чтобы нам насолить!
— Не смей так говорить о моей матери! — вскинулся сын.
Неожиданно. И даже приятно стало. Ненадолго.