Ночью родители практически не спали, так как после заката с Мариной начинало твориться и вовсе непонятное: она разговаривала сама с собой, ни с того ни с сего начинала смеяться, или просто к чему-то прислушивалась, лёжа на кровати с широко раскрытыми глазами. Наутро Марину пытались расспросить о ночных кошмарах, однако девочка ничего не помнила. И, думается, хорошо, что не помнила, потому как рискни она рассказать о том, что привиделось во сне — её бабке точно бы дали зелёный свет! Потому Марина предпочитала отмалчиваться, в результате чего, никто так и не узнал о поселившемся в её голове бесе.
Затем приходил местный участковый. Вот он-то, как раз, и хотел задать девочке какие-то страшные вопросы, что наверняка были намного ужаснее самых ужасных картинок доктора. Марина зажмурилась и в очередной раз провалилась за грань. Она слышала лишь обрывки фраз, доносящиеся, такое ощущение, из глубокого колодца. Было холодно, а повсюду сновали неясные тени. Но не это было главным, Марина слушала.
Сначала это был голос её отца, просивший участкового повременить с допросом, или хотя бы проконсультироваться на сей счёт с лечащим врачом ребёнка; затем холодный сквозняк принёс болезненные всхлипы, и Марина отчётливо угадала в них дыхание матери, просящей кого-то внеземного, помочь ей справится со ВСЕМ ЭТИМ и уберечь дочь; потом появился сладковато-бархатный голос, — он явно принадлежал бородатому дядечке, — а его, то и дело прерывали резкие выкрики участкового, относительно того, что девочки занимались на кладбище черт-те-чем, и, возможно, это именно они разрыли могилу.
Марину стошнило прямо в кровать, и остаток вечера она была вынуждена вдыхать противный запах собственной желчи.
Вообще, первая неделя была самой тяжёлой, однако потом дело постепенно пошло на лад. Со временем, Марина свыклась с засевшим в её голове паразитом, а маме она намекнула, что не прочь сменить причёску: девочку постригли под каре, напрочь ликвидировав пробор и косички. Однако, не смотря на это, существо оставалось внутри, и Марина это прекрасно понимала. Так же она понимала, что на картинках, которые ей показывал доктор, люди, перенёсшие стресс, видят ещё и не такой ужас, но с годами страх рассасывается, а ощущения, связанные с ним, забываются; впоследствии Марина часто бывала на приёме у психоаналитиков, но жутких усиков и крылышек больше не различила, как ни старалась. Утих, под действием лекарств, и шёпот.
Марина вздрогнула, вновь и вновь прокручивая в голове воспоминания.
Единственное, что она отчётливо помнила из того лета, были похороны подружки: девочку хоронили в закрытом гробу, как и Сергея.
3.
Лифт как-то неуверенно дёрнулся, словно не до конца понимая, чего именно от него хотят, — он-то своё дело сделал: довёз всех в целости и сохранности.
Светка в упор смотрела на перекошенную фигуру Германа Полиграфовича, раскачивающуюся у открывшихся дверей, и с трудом сдерживала себя, чтобы не закричать. Девочка была в курсе, что электрический трансформатор на их площадке плохо отрегулирован, так что убогое освещение нередко порождает фантомные тени несуществующих предметов. А уж над чем-то материальным, это самое освещение и вовсе измывается похлеще обезумевшего художника-абстракциониста, решившего воплотить в реальность свои фантазии.
Несомненно, именно мерцающее освещение и сотворило с пожилым музыкантом ту неприятную метаморфозу, что так сильно напугала девочку. Хотя Светке отчего-то казалось, что сама первопричина страха зародилась в её голове значительно раньше, просто за ширмой восторженных чувств, она не замечала отчаянных криков подсознания, гоня всяческие дурные мысли прочь. А зря.
Герман Полиграфович стоял спиной к лифту, на полусогнутых ногах. Руки со скрюченными пальцами нездорово тряслись, завитушки на макушке головы распрямились, а всё тело ходило ходуном из стороны в сторону. Престарелый музыкант был явно чем-то напуган. На первый взгляд, до глубин души, а может и того хлеще.
Светка кое-как перевела дух.
«Странно, — думала она, чувствуя, как в сумке «оживает» мобильник, — Герман Полиграфович живёт в противоположном крыле дома, в боковой однушке — он сам так решил, чтобы никому не мешать, дудя в свой тромбон… Тогда какого чёрта он позабыл так далеко от своего логова? Стоп. А что если он вовсе не тот, за кого себя выдаёт? Ведь я же о нём ничего не знаю — только то, что рассказали Глеб с Мариной… А им тоже кто-нибудь рассказал… например, полоумная Алла Борисовна, которая верит газетным сплетням и напрочь игнорирует реальность, — Светка сглотнула ком, страшась следующих мыслей. — Дом пустой. Поблизости совсем никого. Можно резать, душить, насиловать — творить, что угодно! — никто не придёт на помощь. Попросту не успеет на зов, да и не услышит его, хоть завизжи во всю глотку!»
Герман Полиграфович никак не отреагировал на остановку лифта; он пребывал в некоем заторможенном состоянии, так что не замечал происходящего вокруг. Он вздрогнул, лишь когда зазвонил Светкин мобильник и стал медленно оборачиваться, будто ожидал увидеть позади себя само средоточие вселенского зла или что-то приближенное к тому. Именно на это его движение и отреагировал в свою очередь лифт: кабинка дёрнулась, задрожала, словно балансировала на оборванном тросе подвески — хотя, возможно, так и было взаправду, — судорожно скрипнула.
Светка совершенно не понимала, что происходит, а потому не знала, как себя вести. Однако ситуация разрешилась сама собой: створки дверей со скрежетом сомкнулись, и лифт поехал. Чертовщина, иначе и не скажешь!
Светка мотнула стопудовой головой. Указательный палец на правой руке нестерпимо ныл. Девочка медленно поднесла ладонь к лицу. Плоть побелела от чудовищного усилия, приложенного к кнопке, а ноготь и вовсе сломался. Светка попыталась унять нарастающую во всём теле дрожь; лифт неспешно раскачивался, увозя детей невесть куда.
— Чего это с ним?.. — пропищал сидящий на полу Юрка, поджимая коленки к влажному подбородку.
Светка посмотрела на брата. Тот сидел посреди кабинки, размазывая ботинками по полу вязкую кашицу. Внутри металлической коробки витал запах детской мочи.
— Ты чего, обделался?! — не поверила Светка, одним движением поднимая сконфуженного Юрку с грязного пола за шкирку.
— Ничего я не обделался! — хныкал малыш, извиваясь и вывёртываясь из рук сестры так, чтобы той не было видно его обмоченных штанишек. — Чего ты опять обзываешься!
— Да нужен ты мне!
«Скафандр» всё же сделал своё мерзкое дело; Юрка понял, что докрутился и попросту не способен двигаться — рукава комбинезона сдавили плечи, так что перехватило дыхание. Малыш засопел.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});