несомненно, велико.
Для Достоевского писательское ремесло — не только призвание, но и единственный источник дохода. Жак Катто возводит взаимоотношения писателя с деньгами в ранг творческого метода, выстраивая структуру из двух симметричных параграфов «Творческий процесс и деньги: обвинение» и «Творческий процесс и деньги: защита». Слова «обвинение» и «защита» относятся, разумеется, к деньгам, и если с ролью обвинителя прекрасно справляется и сам Достоевский, то в качестве адвоката денег выступает Катто. Суть этого фантастического процесса в следующем.
С одной стороны, мало того, что Достоевский вынужден продавать издателям «идею», «замысел» и существовать в состоянии вечного ожидания аванса, ему и платят за печатный лист меньше, чем Тургеневу, Толстому, Гончарову — писателям, не связанным подобными обязательствами с издателями, которые боролись за их готовые тексты[392]. Это вынуждало Достоевского работать в спешке, зачастую не перечитывая и не прорабатывая текст стилистически в той мере, в какой ему бы хотелось. Он часто выражает опасение, что испортит замысел, — и столь же часто бывает неудовлетворен результатом работы. В воспоминаниях Анны Григорьевны Достоевской постоянные долги выступают, во-первых, как экономическая катастрофа, потому что Достоевский вынужден был соглашаться на несправедливую оплату труда — и из‐за этого называл свой труд каторжным, сравнивал свою работу с кабалой. А во-вторых, долги несут катастрофические последствия в эстетической сфере: спешное письмо обречено на несовершенство, тяжеловесность. Конечно, в словах супруги писателя слышится эхо слов самого Достоевского, который приводил те же аргументы, как бы оправдываясь в ответ на упреки критиков[393].
С другой стороны, вопреки тому, что Достоевский действительно борется за выживание и часто сетует на свою участь бедного писателя, его далеко нельзя отнести к тем бедным людям, каковыми являются его герои. Достоевский же мог голодать, но, как только появлялись деньги, угощал друзей; едва платил за жилье, но регулярно переезжал в более просторные и светлые квартиры; ухаживал за рединготом, чтобы он дольше прослужил, но одевался у дорогого портного[394]. Вспомним знаменитый пассаж из романа «Подросток» — размышление Аркадия Долгорукого, который собирается «сделаться Ротшильдом»:
…чтобы платье было всегда ново и не изнашивалось, надо чистить его щеткой сколь возможно чаще, раз по пяти и шести в день. Щетки сукно не боится, говорю достоверно, а боится пыли и сору. Пыль — это те же камни, если смотреть в микроскоп, а щетка, как ни тверда, все та же почти шерсть. Равномерно выучился я и сапоги носить: тайна в том, что надо с оглядкой ставить ногу всей подошвой разом, как можно реже сбиваясь набок. … Этим способом сапоги носятся, в среднем выводе, на треть времени дольше[395].
Катто приводит суммы, полученные Достоевским от издателей, и оказывается, что литератор-пролетарий зарабатывает немало[396]. В чем же причина того, что писатель вечно нуждается, что деньги словно ускользают у него сквозь пальцы? Помимо непрактичности, легковерности, расточительности и щедрости, свойственных Достоевскому, Катто называет еще одну причину, и весьма интересную: подсознательную контрреакцию на скупость своего отца, Михаила Андреевича Достоевского[397]. В самом деле, Достоевский с юности привык просить деньги. Во время обучения в Инженерном училище его письма к отцу пестрят просьбами о деньгах, самые трогательные из них — просьбы денег на собственный чай[398]. Потом он этот чай подарит своему первому герою, Макару Девушкину из романа «Бедные люди»[399]. Это мотив будет актуален и в «Записках из мертвого дома»[400]. Позже подпольный парадоксалист тоже будет видеть в этом собственном чае символ независимости[401].
И еще один околопсихоаналитический аргумент в пользу денег: Катто отмечает, что Достоевский играет в литературу, как в рулетку, — и выигрывает. Прекрасным примером тому служит пари с издателем Стелловским, в результате которого роман «Игрок» был написан за 28 дней[402] (Catteau 1978: 184–187). Но и в других случаях аванс связывает Достоевского с издателем обязательством, подобным возгласу «ставки сделаны, ставок больше нет»: ему ничего не остается, кроме как писать без передышки[403]. Рулетка и письмо имеют много общего: мотивация заработать денег, тяга к риску, страстное желание склониться над бездной. С этой сладострастной тягой к риску Катто связывает между прочим и склонность писателя к женщинам гораздо моложе него самого[404].
Но и в игре, и в ремесле отношение Достоевского к деньгам парадоксально. Олливье отмечает первой (с ней согласны и другие исследователи), что нуждающийся в деньгах писатель, получив их — даром или трудом, — как бы стремится немедленно от них избавиться. В игре есть сладострастное удовольствие — видеть, как деньги исчезают. Достоевский словно любит эти безвыходные ситуации, когда он оказывается на краю бездны с душераздирающим воплем: «У меня нет ни копейки»[405]. Возможно, предполагает Катто, эта вечная нехватка денег — скорее следствие натуры Достоевского, чем сознательно принятый им метод литературной работы. В природе Достоевского — тяготеть к плодотворной нестабильности желания. Возможно, он и вовсе не смог бы работать в других условиях[406].
Что касается невозможности перечитывать написанное и оттачивать стиль из‐за постоянной спешки, Достоевский признавался, что вовсе теряет способность к критическому взгляду на свои готовые тексты, и, хоть и перечитывал их впоследствии, никогда ничего по-крупному не менял. Причина многословия, за которое себя упрекает писатель, в том, что он постоянно возвращался к излюбленным темам до полного их истощения. Показателен случай со «сном о золотом веке»: дорогой ему замысел Достоевский все-таки перенес из главы «У Тихона», не вошедшей в текст романа «Бесы», в роман «Подросток». Все это не свидетельствует о том, что Достоевский не способен перерабатывать свои тексты. Катто видит здесь причину в специфике полифонического романа, подразумевающего страстный процесс письма, со свойственным ему затягиванием не-разрешения конфликта до бесконечности[407]. Поэтому деньги играют здесь решающую роль: они вынуждают к переходу от замысла к его исполнению, переходу тем более болезненному, что воплощение идеи никогда не приносит полного удовлетворения, и замысел всегда кажется больше реализованного. О природе письма много, пусть и наивно, размышляет Аркадий Долгорукий: «Я перечел теперь то, что сейчас написал, и вижу, что я гораздо умнее написанного»[408].
Софи Олливье выстраивает вокруг оси отношения к деньгам всю систему персонажей Достоевского. По ее типологии, герои Достоевского делятся на различные категории по следующим критериям: стремление к