Читать интересную книгу Воспоминания - Ю. Бахрушин

Жил он в многодетной семье своего старшего сына. К моим двоюродным братьям и сестрам по воскресеньям к вечеру собирался народ — товарищи, подруги. В большом зале устраивались танцы, ставились шарады, играли в шумные игры. Одним из главных заправил в этом деле был мой старший двоюродный брат Сергей, впоследствии профессор Московского университета, член-корреспондент Академии наук и сталинский лауреат. Постоянным молчаливым зрителем наших забав был дед. Он тихонько садился в темный угол зала и с живейшим интересом наблюдал за нами. На его лице застывало выражение благодушного удовлетворения, временами сменявшегося улыбкой и задорным блеском старческих глаз. Он нас не только не стеснял, но мы даже чувствовали себя не в своей тарелке, когда он отсутствовал. Это значило, что ему неможется. Когда в нашей компании появлялся кто-либо новый, который вдруг начинал смущенно коситься на фигуру древнего старца, расположившегося в углу, то новичка немедленно успокаивали фразой:

— Это только дедушка, не обращайте внимания — он этого не любит!

Новичок смотрел на поведенье остальных, брал с них пример, осваивался, и общее веселье шло своим порядком.

В последние годы взор деда становился все более и более созерцательным. Он так же радостно приветствовал увеселительные затеи молодежи, изрекая свое обычное: «Делу время, потехе час», но порой страдал от своего старческого одиночества.

— У меня знакомые-то и друзья все на кладбищах, — говаривал он в такие минуты, — ведь мне-то из живых уж никто не скажет «ты, Саша!».

К концу жизни он с надеждой смотрел на каждую свою болезнь.

— Пора, пора, — бодро говорил он, — а то совсем зажился, хватит!

Но, как это обычно бывает в таких случаях, смерть, которую он искренне нетерпеливо ждал, не замечала его и проходила мимо. Его, видимо, угнетала утечка сил и упорно наступающая дряхлость. Дух был бодр, а плоть немощна. В мыслях нарождались планы, требующие подвижности, деятельности, а годы с каждым днем давили на плечи все тяжелее и тяжелее, сковывая движения. А тут еще близкие, учитывая его возраст, установили над ним надзор. Иной раз он пускался на хитрости, чтобы обмануть своих, чтобы хоть на минуту почувствовать себя еще деятельным. На это он шел лишь в тех случаях, когда, по его мнению, чувство долга оправдывало обман.

В какую-то из зим он болел. Потом стал поправляться, начал выезжать на короткие прогулки. Это совпало с выборами в какую-то из Государственных дум. Зная его повадки, отец и вдова старшего дяди обратились к нему с вопросом, поедет ли он на выборы.

— Куда мне, — сказал он, — уж как-нибудь без меня в этот раз обойдутся!

В свое время он поехал на свою ежедневную прогулку и возвратился обратно в положенный срок. А вечером, встретив где-то отца, дежурный по выборному участку, член управы, рассказывал отцу:

— Вообразите себе, сижу я в своем участке, вдруг слышу какое-то оживленье. Выхожу в переднюю и вижу, как двое думских курьеров помогают Александру Алексеевичу войти по лестнице, а она у нас высокая и крутая. Пришел, опустил свой шар и уехал!

Когда отец стал упрекать деда за его «эскападу», говоря, что он мог бы ему доверить опустить свой шар, то дед строго заметил:

— Такие вещи никому не доверяют — это мой долг гражданина, и если я в силах подняться с постели, я обязан исполнить его лично!

После смерти деда у него нашли стенографические отчеты заседаний всех Дум, которые, судя по их виду, он тщательно изучал. Будучи поклонником английского, или, как он говорил, «аглицкого», парламентаризма, он вместе с тем не воспринимал британского аристократизма — ему был ближе французский буржуазный демократизм.

Открытый враг реакционных правительственных мероприятий, он одновременно презирал и пустозвонный российский либерализм, а потому ни в каких партиях не состоял, говоря, что «партия — кабала» и что у него «своя голова на плечах есть». Дед во всех людях, вне зависимости от их положения и возраста, возбуждал глубокое к себе уважение. Порой подсмеивались над его странностями, но это никогда не шло в ущерб чувству уважения к нему.

Когда он бывал у нас по воскресеньям, то, возвращаясь домой, неизменно приторговывал извозчика. Возница просил с него четвертак, но дед давал двугривенный. Извозчик провожал его до проезда Павелецкого вокзала и там соглашался, но дед уже давал там пятнадцать копеек. Начинался новый торг. У Павелецкого вокзала вновь происходит уступка со стороны нанимаемого, но дед предлагал уже гривенник. Извозчик провожал его до ворот его дома, и там они расставались. Такая картина происходила почти каждый раз. Уже после революции мне пришлось ехать как-то на извозчике, который мне поведал об этом.

— Тоже ведь молоды были, — добавил он, — шутки шутили со стариком: бывало, еще увидим, что к вам пошел, и стережем его, дожидаемся, от седоков отказываемся… А он-то небось, царство небесное, тоже нашу механику понимал — думал: пущай забавляются, дураки, а мне в разговоре-то незаметнее до дома дойти. Премудрый ведь он старик был!

Такое же глубокое уважение к деду, к «премудрому старику», я замечал в отзывах о нем и отца моей матери, моего деда Носова, хотя последний и по складу своего характера и по своим политическим взглядам составлял почти полную противоположность деду Бахрушину.

Впрочем, были в обоих дедах и две общие черты, едва ли не основные — это беспредельная влюбленность в свое дело и пристрастие ко всему новому, в особенности в области техники. Любили они оба и родину, но по-разному. Дед Носов любил ее более созерцательно, не стремясь принять деятельного участия в ее преуспевании и прогрессе. Надо думать, что многие особенности характера деда Носова были тесно связаны с его происхождением, жизнью, воспитанием и средой, в которой ему приходилось вращаться.

Мне никогда не удавалось выяснить у деда подробностей как происхождения Носовых, так и возникновения их суконной мануфактуры. Мои тетки, любившие порой щегольнуть своим пролетарским происхождением, всегда говорили, что их прабабушка была ейской ткачихой, а затем и купчихой города Ейска и что они — ейские купцы. Однажды дед, услыхав подобное их утверждение, заметил при мне:

— Какие мы ейские купцы? Просто гильдейское свидетельство в Ейске выправляли — дешевле было, чем в Москве, вот и все. От этого и приписаны были к ейскому купечеству.

Думаю, что и версия о том, что прабабка моей матери была ткачихой и сама работала на станке, была также не совсем верной. Ткацкое ремесло она, конечно, знала и, весьма вероятно, на станке работала, но не по нужде, а по традиции купцов-мануфактуристов, считавших, что хороший хозяин обязательно должен уметь сам делать все то, что выполняют его рабочие. Это предположение подтверждается сохранившимся портретом маслом, изображающим внуков этой ткачихи, в том числе и моего деда. Портрет написан в 40-х годах недурным живописцем, и изображенные на нем лица одеты в такие костюмы, что их можно скорее принять за отпрысков какого-либо дворянского рода, нежели купеческого. Едва ли простая ткачиха увлеклась бы мыслью обладать таким портретом своего потомства.

Все же некоторые подробности о роде Носовых мне впоследствии удалось почерпнуть из очень редкой брошюры, изданной в 1882 году к Московской Всероссийской выставке и озаглавленной «Промышленно-торговое товарищество мануфактур братьев Носовых в Москве». Анонимный автор этой маленькой книжки утверждает, что дело Носовых «получило свое начало от покойных потомственных почетных граждан Дмитрия, Василия и Ивана Васильевичей Носовых. Свою труженическую деятельность они открыли работой на фабрике Ракова (в Москве, в Преображенском) в качестве простых ткачей. Работая с большой энергией, они вскоре освоились с фабричным производством, и их работа шла с большим успехом. Состоя на рекрутской очереди, они были призваны к исполнению воинской повинности. Приходилось бросить то дело, к которому они успели вполне привыкнуть, и идти в солдаты. Однако, благодаря поддержке дяди своего Игната Васильевича Носова, который снабдил их деньгами, они наняли за себя рекрута, сами же продолжали заниматься тем делом, которому посвятили себя. Благодарные дяде, они с фабрики Ракова перешли работать к нему с тем, чтобы работою покрыть долг. После нескольких лет работы они скопили небольшие деньги и, с благословения дяди, начали самостоятельно заниматься ткацким и красильным производством в своем небольшом родовом домике по Семеновской улице. Это было в 1829 году… Первое производство братьев Носовых были драдедамовые платки. Братья сами ткали, сами промывали и сами красили платки, мать же их и жены Дмитрия и Василия Васильевичей обсучали бахрому. Благодаря дружной, чисто семейной работе публика обратила внимание на их скромное, но добросовестное производство… Дмитрий Васильевич (то есть дед моей матери, — Ю. Б.), интересуясь красильным делом, завел по этому предмету обширную библиотеку и самостоятельно, без посредства руководителя изучил красильное производство… С 1832 года производство начало расширяться… В 50-х годах началось преобразование фабрики… В 1857 году старая фабрика была вновь перестроена и увеличена вдвое. На добросовестную работу было обращено внимание русского правительства и фирме братьев Носовых поручено было в 1863 году вырабатывать сукна мундирные и приборные для армии и флота, а в 1864 году приказано было изготовлять и флотские рубашки.