class="v">Не достичь тебя… Гляжу
На лицо твое с тоскою.
Нет ни брода, ни моста
Над проклятою рекою.
— И спасителя не шлют
Ни земля, ни небо… —
добавил я.
Положение наше было и в самом деле неутешительно: там, за темной речной стремниной — село, духан, со свежей аппетитной рыбой, с розовыми, сочными шашлыками, с темно-красным вином, а здесь, на нашем берегу — голод, жажда, надгробные камни…
Мы сидели, свесив головы, как подсолнухи, и вдруг Батхо воскликнул:
— Погляди-ка сюда! Неудивительно, что нас замучил голод; оказывается, сам Чампура на нас смотрит из-под земли!
И Батхо ткнул палкой в могильную плиту, лежавшую прямо перед нами. На ней в самом деле были вырезаны имя и фамилия Чампуры, а пониже — стихотворные строки:
Смерть, будь проклята вовеки,
Ты врасплох меня взяла;
Не поев, сошел в могилу,
Я, краса и честь стола…
Так было написано на могильном камне. А по сторонам надписи были изображены длинные хлебцы — шоти, кувшин с вином и рог.
— Только и не хватало нам явления Чампуры! — воскликнул Батхо, и я рассмеялся от души.
— Помню, Чампура как-то в один прием, не сходя с места, прикончил целого большого барашка и выиграл заклад у Ботитаны. Да, любил покойник поесть, ничего не скажешь!
— А как он одним духом опорожнил четвертной кувшин на храмовом празднике, помнишь?
— А как он готовил бозбаш из курдюка и легких!
— А помнишь, как он ел, побившись об заклад с Ботитаной? Жареный барашек лежал у него за спиной: он шарил руками позади себя и тащил кусок за куском в рот — чтобы глаз не насытился раньше времени. А теперь вот где он поселился, бедняга! Ну, как ему здесь выдержать?
Чампура Меканцишвили (настоящее его имя — Соломон) был для нас воспоминанием детства. Он умер в годы нашего ученья в Тбилиси, и могилу его мы видели сегодня впервые. Давно уже не было его на свете.
— А какими прочувственно-нежными словами встречал он миску с лобио: «Ах ты, пленительница души моей!» И еще любил мамалыгу со свиным салом. «Гляну на тебя — и тает сердце, как свиное сало» — такая была у него прибаутка.
— А помнишь, как он читал нам гимн в честь лобио?
— «Акафист о лобио»? — и голодный Батхо начал читать наизусть знаменитый акафист, или неседален, которым Чампура не раз, бывало, развлекал гостей по их просьбе:
«О питательнейшая, приятная на вкус, усладительная для обоняния похлебка, достойная царей, о бесценное грузинское лобио! Велика заслуга твоя перед народом грузинским, ибо вскармливается твоими щедротами и вкушает тебя предпочтительно пред иными яствами всякий ивериец от младенчества и до преклонных лет!
«Велика слава твоя в иверской земле и зычен твой призыв! И все мы, предстоящие пред сосудом твоим со лжицею древесной в руке, дожидаемся в нетерпении духа вскипания твоего и засыпания приправ для насыщения нашего, и гласом велиим воспеваем тебе хвалу: слава тебе, многоликая и многообразная, слава тихой песне и брызгам кипения твоего. Слава навару многополезному твоему, слава горшку немуравленому, в коем избрала ты обиталище свое, и дну того горшка, ибо дно сие есть престол силы и питательности твоей!
«Слава очагу жаропламенному, пылающему под оным горшком, слава благословенной приправе твоей, киндзе огородной, усладительнице обоняния нашего; слава толченому ядру грецкого ореха, ибо оно есть венец сладостного вкуса твоего.
«Слава глиняным мискам, по коим разливают тебя; слава тебе, дивный злак, пересаженный из садов эдемских, лобио! Слава тебе, украшение стола, пища, достойная царей!»
Сколько обедов и ужинов перепало Чампуре в вознаграждение за чтение этого шутливого акафиста!
— Помнишь, Чампура твердо верил, что в дому у гостеприимного человека початые кувшины с вином ночью наполняются сами собой!
— И вечно мотался по гостям, по крестинам и поминкам! А теперь лежит, сложив руки на груди!
— «Я объят сном, но бодрствует дух мой!» Может, и сейчас алчет яств под сырой землей ненасытное брюхо Чампуры! — смеялся, забыв на мгновение собственную беду, Батхо.
…И пошли, и пошли мы вспоминать истории о несравненном чревоугодии Чампуры.
Чампура был в самом деле примечательный человек. Прозвище «Чампура» — «Едало» — было дано ему за то, что он всегда, в любую минуту готов был сесть за стол — в особенности, за чужой. Нет, это не от скупости — просто у него не было ничего за душой, так что волей-неволей приходилось смотреть людям в руки. Хоть Чампура и был дворянский сын, но жил хуже самого бедного крестьянина. Бедность даже пыль из него вытрясла! Да к тому же у него было пятнадцать детей мал мала меньше.
— Мой муж не какой-нибудь простой человек, не думайте! Он из старинного рода! — говаривала жена его Тебро, которую Чампура называл не иначе как «Оранжерейной розой».
На что же, собственно, жил Чампура-Соломон? Со своими пятнадцатью детьми?
Ведь если сам он мог пропитаться за чужими столами, званым и незваным гостем, не пропуская ни одного праздника, ни одного сборища, то нельзя же было таскать с собой пятнадцать человек детей?
Главным источником его доходов была черная книга, которую он называл «Карабадином Джалиноза». Это была старинная врачебная книга, доставшаяся ему по наследству.
Переплет этой книги — помню с детства — был испещрен надписями, сделанными в разное время и разным почерком:
«Принадлежит Хафиландрэ».
«Более не принадлежит. Похищена Тимофеем».
«Иванэ Кишбердиани взял у меня на время лошадь, а на просьбу вернуть ответил колотушками».
«Иванэ Помполики. Преставился года ЧХШИ».
«Возжелал я сдуру поездить на осле.
Влез на осла и тотчас очутился на земле».
«Слава отцу и сыну и святому духу.
Лучше пить молоко, чем быть горлу суху».
«Когда женщина входит в тело, одолевают ее страсти».
«Дщерь пшеничной каши Нина родилась 18… года майя 8 дня».
«Господи, сладчайший Иисусе, отверзи врата рая мне, грешнику, корыстолюбцу и прелюбодею Мелхиседеку».
И много еще других в этом роде.
Эта черная книга с ее смешными надписями была для своего хозяина и виноградником, и пшеничным полем, и дойной коровой… От нее он ждал обильных урожаев. И вся семья берегла эту книгу, как волшебный камень, дарующий исполнение желаний.
Благодаря этой книге в доме у Чампуры не переводились пища и припасы.
Словом, смешно сказать, Чампура-Соломон самозванно произвел себя в сельские лекари. За каждый порошок собственного изготовления, составленный невесть из каких снадобий, он брал не меньше,