попытался зажечь деревню огненным призывом:
— Братья, выйдем все вместе, прорубим скалы, взрежем землю, проложим воде путь… Не пожалеем последней копейки, чтобы заключить в русло нашу дикую Нишардзеули, пригнать ее в деревню! Если бы вы знали, какая это легкая, здоровая, полезная вода!
В ответ на это в деревне пошли разговоры: «Совсем у Форэ ум за разум зашел! Пустяковый человек!» Уже о нем складывали насмешливые частушки.
Еще горячо в нем было сердце, хотя и тронутое первым инеем, — но никто не отзывался, никто его не слушал! Надоели деревне бесплодные хлопоты, слова без дел. А дни шли, Форэ терял силы, старость сковывала ему колени, сердце зарастало льдом! Стал он слаб глазами… Куда уж хуже — не мог больше ходить любоваться своим водопадом, хоть и тосковал о нем! Едва таская ноги, бродил он по селу, угрюмый, в обтрепанной, обвисшей лохмотьями чохе, в рваных чувяках…
Что-то жизненно важное утратил Форэ — точно высушили, обескровили все его существо, точно оторвали его от источника живой силы. И притом он не мог, не умел ни с кем поделиться своими горестями, своей тоской. Запершись в своей комнате, замкнув свое сердце, отвратив от всех свой взор, он глядел, не глядя, видел, не видя, Нишардзеульский водопад — видел пылающим внутренним взором, весь трепещущий, с разгоряченным лбом…
Неизменная, неистребимая, властная мечта всей жизни по-прежнему жила в душе Форэ.
Сердце Форэ в такие минуты точно рассыпалось тлеющими головнями. Но особенно трудно было ему по ночам! Тут уж Форэ совсем терял толк, не мог понять, где он — дома или на Нишардзеули? Перед распаленным мечтателем вставал явственно, слышимо, зримо пенистый водопад, и неутолимая страсть раздирала ему сердце.
Эта страсть была пыткой Форэ и пищей его души.
…Вот внезапно, во сне, точно орлиная стая сорвалась с шумом с горы и влетела во двор к Форэ, — солнечные лучи хлынули с неба слепящим ливнем и затопили ярким сиянием иссушенный зноем, словно полинялый двор.
Из-под голой земли пыльного двора вырывались один за другим, били в самое небо могучие струи — хрустальные, сверкающие молниями фонтаны; в них мелькали переливчатые радуги — смешивались жидкое золото, прозрачная лазурь, густой багрец.
Голубые шелковые платы скользили в серебристом потоке, развевались над струями; в прозрачных волнах стояли рядами осыпанные гроздьями лозы, яблони и персики с гнущимися к земле ветвями, пестрели цветники, густились рощи и заросли, зеленели лужайки, поля, огороды, переливалась мурава, а вокруг сомкнули свои тенистые шатры вековые ореховые деревья… И таинственный шелест ореховой рощи обвевал сладостной свежестью бьющееся сердце Форэ.
И чудилось ему, что вокруг носились какие-то яркие, лазурные птицы, плыли, покачиваясь на раскинутых крыльях, белоснежные чайки… И черноокие девушки пели тихую, сладкогласную песню, и воздух был напоен благоуханием улыбчивых цветов, сверкавших среди чистейших струй. Белопенный, хрустальный, лазурный, золотистый, медовый и молочный водоток струился, играл и вдруг взрывался, бил мощным фонтаном, разбрасывал жемчужные осколки. Веселое сверкание это озаряло душу Форэ, в глазах у него точно переливались всеми цветами радуги лалы, сапфиры, яхонты, бирюза. Пестробрюхие форели метались в волнах! И Форэ тоже метался в постели, взбудораженный радостными грезами. О, как его истомило безводье, сколько он мучался, страдал — вот вода сама пришла в деревню, без всяких его усилий и трудов!
Исполнилось самое заветное чаяние Форэ! С пылающим лицом и расширенными зрачками, жадно глядел он на это яркое блистание водяных струй, на это буйное вихрение хрустальных брызг и не верил своим глазам, зачарованный нежданным-негаданным зрелищем! Точно встретился наконец влюбленный с предметом своей страсти! Мир, блаженство, радость царили в его дворе — чудо свершилось, желанное, призываемое, вожделенное.
Гремел, бурлил яростный поток, и радовался Форэ нечаянною радостью.
Но увы — она оказалась выдумкой воображения, порождением жаркой мечты…
Форэ пробудился — и видение рассеялось, исчезла ночная явь. Рядом со спящим стояла в кувшине теплая, безвкусная, прелая вода. И сам Форэ был точно вареный — расслабленный жарой и сонной грезой. По груди его струился пот. Снова немилая действительность… Опять пересохшая, жаждущая земля… Пыльный проселок… Поникшие деревья… Вянущие огороды… Хмурые женщины, печальные детишки… Бесплодные мечты…
Где же они — прозрачная стремь, искристые, могучие, бьющие хрусталем струи?
Так опечалило Форэ, так потрясло его это явственное видение, что целыми днями сидел он безмолвно в галерее, ничем не занимаясь, лишь пристально вглядывался в те уголки двора, где в чудном его сне били струи фонтанов, стройные, взметнувшиеся к небу, как кипарисы, искрящиеся, как ракеты, водометы!
Куда они делись? Уж не взвились ли в небеса — без возврата?
В самом деле — куда девались фонтаны? Куда делись молодость, сила, надежды? — задумывался старый мечтатель светлыми ночами, когда месяц, заливая бледным светом его подушку, не давал ему уснуть.
— Ушли, сгинули мечты, любовь! Износилась одежда юности, ум, сердце, все, какое было, добро принесены в жертву несбыточной мечте, и как же быстро, как внезапно все ушло, утекло, ускользнуло меж пальцев… и как же трудно, как тяжко, когда все, что было смыслом жизни, рушится, идет прахом…
И впервые капля соленой влаги выкатилась из глаз Форэ. Как будто его горючая слеза присоединилась к потоку Нишардзеули, чтобы увлажнить, размягчить иссохшее его сердце и родную его землю.
Вода! Она была вожделенной мечтой Форэ. Мечте этой отдал он всю свою юность, в пламени ее сжег себя. О скалы и утесы разбил он свою жизнь, но ничего не сумел в одиночку добиться. Не покорил потока и не привлек к себе людских сердец. Ни одного толкового, делового единомышленника не послала ему судьба!
Форэ одряхлел, полуослеп. Нащупывая палкой дорогу перед собой, с трудом бродил он по собственному двору. И все же пылкий мечтатель твердо верил, что река Нишардзеули будет в скором времени течь через его деревню!
И однажды ночью тихо уплыл вдаль сам, подхваченный потоком своей мечты.
А Нишардзеули пришла-таки в деревню Мухат-Цхаро! Но случилось это лишь совсем недавно.
ЧАМПУРА
Мы с моим приятелем Батхо возвращались с охоты, из дальнего леса. Неудачная была охота: ничего мы не убили и даже ни разу не встретили дичи. А теперь мы мечтали только об одном: никому не попадаться на глаза, чтобы не слышать насмешливых вопросов: «А ну-ка, где ваши олени, туры, зайцы»?
Усталые и раздосадованные, шли мы с пустыми руками домой через горы и ущелья.
А тут еще ко всему мы сбились с дороги в дремучих лесах. Небо затянулось тучами. И только после долгих скитаний, проплутав целых три дня, мы, наконец, неожиданно выбрались из чащи и увидели внизу, под