найти-то мы его найдём. А вот дальше… — он почему-то выглядел слишком мрачно, если учесть, что успешное завершение задания было практически у нас… у него в кармане. — Дальше видно будет.
Вспомнив эту беседу, я также вспомнил о совете, который мне дал Денис. Учитывая, что вокруг царила почти абсолютная тьма и идти куда-то, рискуя сломать себе ноги или выколоть глаз о неудачно подвернувшуюся ветку, было делом заведомо неразумным, я решил воспользоваться моментом и сделать захоронку, которая, по словам моего эльфийского «друга», должна была отвести от моего пути возможных преследователей. Правда, я понятия не имел, кому и зачем понадобилось бы за мной гоняться по лесам чужого и для меня, и для гипотетических врагов, мира. Да и не было у меня врагов…
А вот были ли враги у дяди Фёдора?
Я аккуратно срезал ножом несколько волосинок из подмышечной впадины, провел ими по лбу, смачивая потом, потом плюнул на ладонь и извозюкал волоски в слюне. Осталась капля крови и слеза. С кровью проблемы нет, а вот как насчет слезы? Что сделать, вспомнить что-нибудь грустное? Так, чтобы прослезиться от переизбытка чувств…
Нет, ну это же полнейший дурдом. Как заставить себя плакать, если плакать совершенно не хочется? Я потер глаза. Повторил, на этот раз сильнее. Понимаю, что добром это не кончится, но как ещё заставить их слезиться?
К тому времени, как из глаз потекли слёзы, я уже чувствовал, что с раздражением придётся повозиться. Будь я дома — замазал бы какой-нибудь глазной мазью или, на худой конец, приложил бы пакетик запаренного в кипятке чая. Не то что «как рукой бы сняло», но полегчало бы уж наверняка. Здесь же подручных средств не было, так что единственный доступный способ унять резь в растревоженной слизистой — закрыть глаза минут на тридцать. А лучше — больше.
Намочив волоски слезой и кольнув палец, дабы добыть последний составляющий элемент магического рецепта, я завернул полученный образец ДНК в лист и, подсвечивая себе вмонтированным в латенский диск светодиодом, аккуратно разрыхлил пальцами землю у корней огромного дерева и упрятал полученный свёрточек как можно глубже. Вряд ли его можно будет тут найти, пусть и при свете дня.
Закончив с первоочередным делом, я огляделся по сторонам. Светодиод давал неплохое освещение на малой дистанции, но уже шагах в трёх всё тонуло в кромешной мгле. О том, чтобы в таких потёмках пытаться найти путь из леса, не могло быть и речи. Будь я дома — попытался бы, пожалуй. Но здесь следовало помнить о том, что рано или поздно мне понадобится вернуться в свой мир, а для этого необходимо будет найти эту поляну и именно этот мэллорн. По теории, любое из магических эльфийских деревьев способно отправить меня на Землю — заякоренный ключ откроет единственно верный путь из всех возможных. Другое дело, что мне никак не улыбалось оказаться где-нибудь вне пределов России, без денег, документов и внятного объяснения, откуда я свалился. Так что, как ни крути, а рассвета ждать придётся… Присмотреть какие-нибудь характерные приметы и лишь потом отправляться на поиски цивилизации. Вернее, сначала на поиски госпожи Друзовой-младшей, а уж коли из этого благого начинания ничего не выйдет — искать людей и задавать вопросы.
Священное дерево эльфов уходило в вышину, теряясь во тьме — рассеянный, хоть и яркий, свет фонарика позволял увидеть ближайшие ветви, толстые и надёжные. Опять-таки, будь я в земном лесу, можно было забраться на дерево и устроиться ночевать там, привязав себя для верности поясом к какой-нибудь подходящей ветке. Но здесь… это было всё равно что забраться в церковь и свернуться калачиком у алтаря. Выспаться, может, и выспишься — но хозяева не поймут.
Я прислонился лбом к морщинистой коре дерева.
— Прости, Дух Великого Леса, если я вдруг, по незнанию или скудоумию оскорблю твое величие, но сейчас мне некуда идти. Позволь дождаться утра у твоих корней, Защити меня, если сочтёшь, что я заслуживаю защиты. Не прогоняй меня, если решишь, что я достоин лишь равнодушия. Если же моё присутствие тебе в тягость — дай знать, и я уйду.
Я говорил шёпотом, говорил на местном языке — почему-то привычный русский казался здесь неуместным. Более того, я ловил себя на мысли, что не просто валяю ваньку, обращаясь с просьбами к дереву, а и в самом деле прошу помощи и убежища, прошу искренне — так, наверное, истинно верующий обращается к Богу, не моля о каких-либо благах, но стремясь открыть душу. Почему я решил, что с деревом надо говорить именно так… почему я вообще решил, что нужно попросить у мэллорна разрешения уснуть у его подножия? Не знаю. Быть может, сказалось всё то, что когда-то рассказывал об этих уже не совсем растениях дядя Фёдор.
Дерево молчало. Что ж, спасибо и за то, что мне не «указывали на дверь» — я не сомневался, что если мэллорн пожелает, подобное указание будет совершенно недвусмысленным.
Плотнее запахнув куртку, я лёг на мягкий мох, сунул под голову дорожный мешок и закрыл глаза.
И снова вспомнилась та поездка.
До Магадана мы долетели сравнительно комфортно. Неизвестный заказчик не расщедрился настолько, чтобы предоставить нам возможность следовать первым классом, но это и не понадобилось. Самолёт был наполовину пуст, и я вполне удобно расположился на двух соседних креслах. Погода в пункте назначения не радовала, накрапывал мелкий дождик, да и прохладно было, от силы градусов двенадцать. После двадцати пяти московских, это было как попасть из лета прямиком в осень, или раннюю весну. Скорее всё же весну — на окружающих аэропорт невысоких горах («сопки» — подсказал дядя Фёдор) местами виднелись белые пятна. Словно и не июнь… как они тут живут?
Обещанный проводник нас встречал. Это был мрачного вида мужчина лет пятидесяти, с короткими седыми волосами и минимум недельной небритостью, одетый явно по-походному, в брезентовую куртку, такие же штаны, заправленные в высокие берцы. Он крепко пожал руку дяде Фёдору, зато на меня посмотрел с некоторым удивлением, словно я тут был не вполне уместным багажом.
— Познакомься, Миша, это Игнат Петрович, я тебе о нём рассказывал. Игнат, это Миша, мой помощник.
— Рад, — буркнул Игнат Петрович, стискивая мне ладонь так, что я явственно услышал хруст сминаемых