Когда галера пристала у отсвечивающего жирным блеском причала из ноздреватого камня, кошмарным сонмом жабьи твари повыползали из люков, и две из них ухватили Картера и сволокли его на берег. Смрад и вид этого города не поддаются описанию; в памяти Картера удержались лишь обрывочные видения улиц, вымощенных кирпичом, и черных входных проемов, и бесконечных серых отвесных стен без окон. Наконец его втащили под низкий свод и погнали вверх по бесконечным ступеням в угольной тьме. Жабьим тварям, очевидно, было все едино, что свет, что мрак. Смрад стоял невыносимый, и когда Картера заперли в какой-то каморе и оставили одного, ему едва достало сил протащиться по ней, чтобы определить ее очертание и размеры. Она оказалась круглой и футов двадцати в поперечнике.
Потом время перестало существовать. Иногда в камору совали еду, но Картер к ней так и не притрагивался. Какой над ним навис рок, он не знал; но у него было чувство, что его продержат до прихода страшного духа-вестоносца Иных Богов беспредельности, ползучего хаоса Ньарлафотепа. Наконец, по прошествии негаданных часов или дней, громадная каменная дверь настежь отверзлась, и Картера выпихнули по лестнице вниз на залитые рдяным светом улицы страшного города. На луне пришла ночь, и по всему городу были расставлены невольники-факельщики.
На омерзительной площади собиралось нечто вроде процессии: десять жабьих тварей и двадцать четыре человекоподобных факелоносца, по одиннадцати по бокам и по одному сзади и спереди. Картера водворили в середину шествия — пять жабьих тварей перед ним, пять за ним и по одному человекоподобному факелоносцу по бокам. Некоторые из жабьих тварей извлекли флейты слоновой кости с мерзостными резными вычурами и начали издавать гадкие звуки. Под это адово высвистывание процессия прошествовала с мощенных кирпичом улиц в скрытые мраком поля непотребной плесени и вскоре начала подниматься на один из низких и пологих холмов, расположенных за городскими пределами. Картер мог не сомневаться в том, что на каком-то ужасном угоре или святотатственном юру их поджидает ползучий хаос; и он жаждал, чтобы с этой томительной неопределенностью поскорее было покончено. Подвывание нечестивых флейт было так отвратительно, что он отдал бы золотые горы за какой-нибудь хоть вполовину нормальный звук; но у этих жабьих тварей не было голоса, да и рабы голоса не подавали.
И тогда сквозь усеянный звездами мрак донесся нормальный звук. Он раскатился с холмов повыше и был подхвачен на всех иззубренных вершинах, и ему отозвался нарастающий бешеный хор. Это был полуночный вопль кошки, и Картер признал наконец правоту деревенских стариков, когда они вполголоса судачили о тех загадочных местах, что ведомы только кошкам и куда старейшины кошачьего племени украдкою удаляются ночной порой, прыгая с высокого конька крыш. На темную сторону луны они и отправляются, чтобы скакать и кувыркаться среди холмов, беседовать с древними призраками; и тут-то в самой середке шествия вонючих тварей Картер и услышал их уютное дружелюбное пение и вспомнил крутые кровли, и теплые очаги, и светлые окошки у себя дома.
А кошачий язык был Картеру изрядно знаком, и в этом далеком ужасном месте он издал крик, который подходит к случаю. Но нужды в этом не было, ибо, только еще открывая рот, он услышал, что кошачий хор набирает силу и приближается, и увидел быстрые тени, застящие звезды, когда маленькие грациозные фигурки, собираясь тучами, прыгали по холмам. Был брошен клич клана, и не успели участники гадкого шествия хотя бы испугаться, душная туча шерсти и убийственная фаланга когтей накрыла их, как прилив и как ураган. Флейты заглохли, и ночь огласилась пронзительными криками. Умирая, вопили человекоподобные, а кошки шипели, и выли, и урчали, одни только жабьи твари не издавали ни звука, когда их зловонная зеленовато-белесая сукровица пагубно сочилась на ту ноздреватую землю с непотребным обметом плесени.
Пока не догорели факелы, это было грандиозное зрелище, никогда прежде Картер не видел такого множества кошек. Черные, серые, белые, светлошерстые, полосатые и трехцветные; простые, тибетские, персидские, мэнские, ангорские и египетские — все они были там в неистовстве битвы, и всех их осенял отблеск той глубокой и неизменной священности, которая претворялась в величие их богини в святилищах Бубастиса. Сам-семь запускали они когти в горло какому-нибудь недочеловеку или в рыло с бахромой розовых щупалец жабьей твари и свирепо валили врага наземь в плесенный обмет, где бессчетная тьма их собратьев в божественном исступлении битвы прокатывалась по ним и сквозь них волной ярых когтей и зубов. Картер выхватил факел у поверженного раба, но скоро его смело бурной лавиной его верных защитников. Потом он лежал в сплошной темноте, слушая гром сражения и клики победителей и чувствуя мягкие лапки своих друзей, когда в пылу схватки они во все стороны перемахивали через него.
Наконец ужас и трепет и изнеможение смежили ему веки, и когда глаза его снова открылись, им предстала странная сцена. Громадный сияющий диск Земли, в тринадцать раз больше Луны, как мы ее видим, взойдя, залил лунный ландшафт потоками потустороннего света; и все пространство диких равнин и зубчатых пиков безбрежным морем покрывали стройные боевые ряды присевших на задние лапки кошек. Круг за кругом они расходились, а два или три вожака, выйдя из рядов, лизали ему лицо и мурлыкали в утешение. От мертвых рабов и жабьих тварей вроде бы и следов не осталось, но Картеру померещился какой-то мосол на голом месте невдалеке.
И вот Картер заговорил с вожаками на негромком кошачьем языке и узнал, что его старинная дружба с кошачьим родом была хорошо известна и часто поминаема в тех местах, где сходятся кошки. Он не остался незамеченным, когда шел улицами Ултара, и холеные старые кошки запомнили, как он приласкал их после того, как они разделались с алчными зугами, нехорошо поглядывавшими на маленького черного котенка. Вспомнили они и то, как он приветил того самого маленького котенка, который пришел проведать его в гостинице, и как он налил ему блюдечко густых сливок поутру, прежде чем уходить. Дедушка этого самого маленького котенка был предводителем собравшегося теперь воинства, ибо с удаленного холма он увидел гнусное шествие, а в пленнике узнал закадычного друга своего племени на земле и в дремном краю.
С отдаленной вершины раздался кошачий вопль, и старый вожак внезапно прервал свои речи. Это подавал знак один из дозорных воинства, расставленных на высочайших вершинах высматривать единственного врага, которого земные кошки боятся, — огромных кошек с Сатурна, по неведомой причине издревле очарованных темной стороной Луны. Они связаны союзническим уговором со злыми жабьими тварями и прослыли своей враждебностью к нашим земнородным кошкам; стало быть, при теперешних обстоятельствах стычка как бы не обернулась делом серьезным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});