На следующий день он поднялся вместе с собирателями лавы и распрощался с ними, поскольку они направляли свой путь на запад, он же, на купленной у них зебре, направил путь на восток. Старшие среди них обратились к нему с добрым напутствием и предостережением, советуя ему не взбираться слишком высоко на Нгранек, но, хотя он и поблагодарил их от всего сердца, его было ни в какую не отговорить. Ибо он, как и прежде, чувствовал, что должен найти богов на неведомом Кадате и выпытать у них дорогу в тот ставший наваждением чудный город в лучах заката.
В полдень, долго едучи в гору, он наткнулся на какие-то заброшенные поселки из кирпича, где совсем близко от Нгранека когда-то жили обитатели предгорья и промышляли резьбою подобий из гладкой лавы. Селились они здесь еще при жизни деда старого хозяина таверны, но примерно в то время они стали чувствовать, что их присутствие вызывает недовольство. Их дома вползали уже вверх на самые склоны, и чем выше они строились, тем большего числа людей недосчитывались, когда поднималось солнце. Наконец они решили, что будет лучше бросить все и уйти, поскольку впотьмах им порой мелькались такие вещи, которые, как ни толкуй, не истолкуешь к добру; так что все они в конце концов спустились к морю и стали обитателями Бахарны, обжившись в одном старом-престаром квартале и наставляя своих сыновей в старинном искусстве резьбы подобий, которым они промышляют и по сей день. Именно от сынов народа предгорья в изгнании Картер и услышал наилучшие рассказы о Нгранеке, когда рыскал по древним тавернам Бахарны.
Между тем огромный ребристый бок Нгранека, чем ближе подходил к нему Картер, вздымался все выше и выше. Нижнее угорье покрывало редколесье, над ним рос чахлый кустарник и потом отвратительная голая скала жутким видением поднималась до неба, чтобы слиться с мерзлым воздухом, льдом и вечным снегом. Картер видел расселины и складки угрюмого камня, и мысль о предстоящем подъеме нисколько не радовала его. Кое-где склон был прожилен застывшими потоками лавы, и все усеивали груды шлака. Девяносто веков тому назад, когда даже боги еще не плясали на ее высотах, эта гора говорила языками огня и ревела голосами нутряных грохотаний. Теперь она высилась, молчаливая и зловещая, отмеченная с невидимой своей стороны тем колоссальным загадочным изображением, о котором говорила молва. И в утесах ее зияли пещеры, которые могли быть пусты и таить лишь извечный мрак, а могли — если правду гласит предание — скрывать такие воплощения ужаса, о каких не стоит догадываться.
Местность, повышавшуюся к подошве горы, покрывали редкие купы хилых дубков и ясеней и усеивали осколки скал, лавы и древний пепл. От многих стоянок, где собиратели лавы разбивали по обыкновению лагерь, оставались выжженные кострища и несколько безыскусных жертвенников, воздвигнутых, дабы умилостивить Вящих или отвести то, что тревожило сон на высоких перевалах и в лабиринтных пещерах Нгранека. Под вечер Картер добрался до угольев самого дальнего кострища и устроился там на ночлег, привязав зебру к молодому деревцу и хорошенько укутавшись во все свои одеяла, прежде, чем отойти ко сну. Всю ночь напролет с далекого берега какого-то невидимого пруда доносились завывания вунита, но Картер не испытывал страха перед этим земноводным чудовищем, ибо ему было сказано со всей определенностью, что ни одно из них не осмеливается даже близко подходить к склонам Нгранека.
В ясных лучах утреннего солнца Картер начал свое восхождение, не спешиваясь с зебры до тех пор, пока эта толковая скотинка могла одолевать кручу, когда же поросший редколесьем склон сделался слишком отвесным, он оставил ее на привязи у низкорослого ясеня и дальше пробирался уже сам — сначала через лес с его развалинами стародавних селений на заглохших полянах, потом по жесткой траве с торчащим тут и там худосочным кустарником. Он жалел, что вышел из-под защиты леса, ибо круча была стремнистой, да и вся затея — головокружительной. Спустя время ему стоило только оглядеться, и он мог обозреть всю местность, расстилающуюся под ним; покинутые хижины резчиков подобий, ликвидамбровые рощи и стоянки собирающих пахучую их смолку, леса с гнездами и песенками семицветных дра-птах и даже далеким намеком на берег озера Яат с его заповеданными руинами, чье имя кануло в пучину забвения. Он почитал за лучшее не оглядываться и все карабкался и карабкался, пока кустарник не стал совсем редким — часто кроме жесткой травы было не за что ухватиться.
Потом пошла тощая почва с громадными голыми проплешинами выходящего на поверхность камня и редкими гнездами кондоров в расселинах. Наконец не осталось ничего, кроме голого камня, и не будь он столь выветренным и шероховатым, едва ли Картер смог подниматься дальше. Выступы, складки и зубцы тому, однако, весьма способствовали; а случайный вид клейма кого-то из сбиральщиков лавы, коряво выцарапанный в рыхлом камне, и мысль, что до него здесь побывали добрые люди, подбадривали его. На некоторой высоте о присутствии человека говорили в дальнейшем уступы для рук и для ног, вырубленные там, где была нужда, и небольшие открытые выработки и выемки, где попадалась какая-нибудь отборная жила или струя застывшей лавы. В одном месте вырубили искусственный уступ к особенно богатому ее скоплению, отстоящему далеко вправо от основной тропы. Раз-другой Картер осмеливался оглядеться по сторонам, и едва не мутилось его сознание от распахивающегося под ним вида. Весь остров до самого побережья открывался его глазам с восходящими каменными уступами Бахарны и дымом из ее труб, бесплотно витающим в дальней дали. И еще дальше за ними — безбрежность южного понта со всеми его причудливыми загадками.
Все это время тропа то и дело изворачивалась по склону, так что противоположный и ликоносный склон был все еще скрыт. Тут Картер увидел уступ, тянущийся вверх и влево, который как будто вел в желанном для него направлении, и пошел этим путем в надежде, что он доведет его до цели. Минут через десять стало ясно, что этот путь действительно был открыт и что он забирает вверх по крутой дуге, которая, если только не встретит неожиданного препятствия или не свернет в сторону, выведет его после двух-трехчасового подъема на неведомый южный склон, господствующий над угрюмыми скалами в окаянной Долине лавы.
Новая местность представала внизу его взорам, и он видел, что она мрачнее и суровее, чем те поморские земли, которые он пересек. Горный склон тоже выглядел по-другому из-за глубоко вдающихся в него пещер и расселин, не попадавшихся на более ровном пути, с которого он сошел. Одни пещеры открывались над ним, другие под ним, зевы их щерились в голых отвесных утесах, полностью неприступных для ноги человека. Воздух изрядно охладел, но столь тяжел был подъем, что Картер того и не чувствовал. Досаждало ему лишь то, что воздух делался все более тонок, и он думал, что от этого-то и вскружились головы других путников и родились те нелепые россказни о костоглодных черничах, которыми они объясняли исчезновение скалолазов, срывавшихся с этих погибельных путей. Рассказы путешественников его не особенно впечатлили, но на всякий бедственный случай при нем был лихой кривой ятаган. Все мысли умалялись и терялись перед желанием узреть тот изваянный лик, который мог бы его навести на след богов, обретающихся на высотах неведомого Кадата.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});