словно копна одежды с большим носом и двумя круглыми глазами. А он ведь собирался только уздечку покупать, а не жениться. Он знал, кто она. Она знала, кто он. Она была из семьи Длинномысских фермеров. Самая младшая из Кетилевых детей. Ночевала у них одну ночь, когда ехала в город. Тогда ей было четырнадцать. А сейчас ей семнадцать. А ему двадцать. Второй младший сын с Холма. У него способности к работе по дереву. Он когда-то знаменитый сундук вырезал. Она его раньше видела в магазине. Он узду примерял. Он ей показался каким-то придурковатым, но, наверно, хитрым, она сама толком не знала: когда другие хохотали, он улыбался. Она его до того в магазине видела. Она туда с братьями зашла. Они покупали бреннивин и сушеную рыбу. Исландцы за границу собрались. Он заметил, что она не спускает с него глаз, и напялил уздечку себе на голову: ему казалось, что это остроумно, а чувствовал он себя при этом как дурак. «Стало быть, жеребчики с Холма теперь сами себе уздечки покупают?» – сказал тогда один из ее братьев. А потом они захохотали. Его отец: «Да, нам этого парня объездить надо. А вы в Америку уезжаете?» – «Да; эта страна катится к чертям. Тут даже баб не осталось. У нас на Длинном мысу два года не с кем было побаловаться». Мужики снова засмеялись. Он и она заглянули друг другу в глаза. «Тяжело будет нашей стране провожать таких людей, как вы», – сказал Тоурд-старший. «А нам-то как тяжело с этим островом портошным расставаться! Ха-ха! У нас тут зимой в хлеву все скважины позамерзали. Пришлось нам барана переназвать, теперь его у нас зовут Ледокол! Ха-ха-ха!» – Они все снова захохотали. «Нет, Америка! Там, небось, и дров нельзя по-нормальному нарубить: деревья мешают. А трава там вообще до подбородка. И, чтоб ее скосить, сперва надо скосить глаза! Ха-ха-ха!» – произнес один из них. «И не нужно на бабе долго скакать, чтоб согреться!» – добавил другой. Ха-ха-ха. Братья-акробатья напились в стельку в этом дьюти-фри на Косе за три часа до отплытия. «Америка, да, – проговорил фермер с Холма, медленно и раздумчиво. – Я вот всегда считал, что Лейву Эйрикссону просто повезло, но вам всем я желаю удачи, и берегитесь скрэлингов[98]. Да пребудет с вами Исландия, ребята». «Йес сэр!» – бодро ответили они, и это было в первый раз, когда эти слова прозвучали в нашей стране. Когда отец с сыном вышли из магазина, она проводила их глазами. А ее братья так и продолжали сыпать: «Я от вседда считал, шо Лейву Эйрикссону прост подвезло, ха-ха-ха! Ну, этот мужик и дает! Да пьебует с вами Исландия – это ж ваще! Да хоть бы эта морозландия в ад провалилась и вся растаяла в котле у нечистого! Выпьем!» Она, скованная страхом, смотрела на скованного страхом продавца. Хоть кто-то был рад, что они покидают страну.
И вот – она стояла перед ним на взморье. Замерев. Смотрела на него в упор.
– Давай, решай скорее. Лодка отчаливает.
– В Америку?
– Да. Они в Америку уезжают. А я не хочу в Америку.
– Да? А почему? Почему ты в Америку не хочешь?
– Не знаю. Наверно, из-за братьев. Они болваны.
– А? Болваны? Да просто пьяные.
– Они вечно пьяные. А когда они пьяны, то они… Возьми меня замуж! Ну пожалуйста!
– Я… э… а как… Ты прясть умеешь?
– Да. Я все умею. Сшивать кишки для колбас, ткани красить, рыбу разделывать, шерсть валять и… Я даже косить умею!
– Косить?
– Да. Умею косить.
– Никогда не видел, чтоб девушка косила. Девушки же не косят.
– А я тебе покажу. Если ты… возьмешь…
Она услышала, как на взморье за спиной ее зовет брат. Ее имя слышалось все ближе и ближе: он пришел за ней.
– Думай поскорее, ты должен…
Решиться. В голове у паренька бушевало море – целый Атлантический океан. С одной стороны Исландия, с другой – Америка. Он был влюблен в дочь торговца. В Сигрид Сёбек. Почему ее в тот раз в магазине не было? Она же всегда там отпускала товары. Он для нее целый спектакль придумал. Надеть на себя уздечку и сказать вису. Конь читает конские стихи. Это бы ее сразило. А она вот взяла и не пришла на работу. А почему она не была на работе? Он целых два часа в магазине проторчал, пока отец разговаривал с Гестом с Мирного. И вот он встретил ее по дороге к морю: она была с Йоуном. Йоуном Гримсеном! Который и нож-то держать не умел! Этим небокоптильщиком из Домика Гюнны! Они теперь вместе? Когда они встретились, она на него даже не взглянула.
Он увидел, как приближается брат девушки, повернул голову туда, где он зигзагами брел сквозь толпу отъезжающих за океан. Люди начали смотреть. Может, это будет их последнее воспоминание с родины: парень и девушка. Парень и девушка и целый океан между этими двумя словами: да и нет. Исландия и Америка. Он держал ее жизнь в своей руке. Его отец снаряжал караван в Низине. Они уже вот-вот тронутся в путь. Дамского седла у них с собой не было. Лошадей у них, конечно же, четыре – но что скажет его отец, если он притащит с собой со взморья целую женщину?
– Я тебе десять детей рожу.
Тоурд смотрел на нее – на это лицо. Аккуратное лицо – хотя нос чересчур близко. Он мечтал о другом носе. Она не сводила с него глаз.
– Одиннадцать.
Он отвел взгляд от нее и перевел его на толпу, которая сейчас обступила их полукругом. Сигрид нигде было не видать. Брат девушки сейчас подошел вплотную к ним, раскрасневшийся, утомленный пьянством:
– Алла, душа ты живая, ты о чем ваще думаешь! – сказал он и рванул ее за локоть, но она твердо устояла на ногах и сделала последнюю попытку:
– Двенадцать детей!
Паренек попятился. Ему такой расклад не понравился.
– Да плевать ему на это, ну, давай, пошли, я тебе говорю, – сказал брат. На Длинном мысу братьев и сестер было двенадцать.
– Тринадцать! Тринадцать детей! – сказала Душа Живая с такой решимостью, что суконноштанному пареньку с Холма это показалось чересчур. И все эти глаза, в упор смотрящие на него! Ему необходимо было положить этому конец, и он взглянул на ее пьяного в лоск брата, посмотрел вниз, на гальку, затем на нее, сосредоточился на ее носе – этом большом решительном носе, – и произнес:
– Тогда