Читать интересную книгу Каменные скрижали - Войцех Жукровский

— Вы думаете, она вернется к мужу? — раздумывал вслух Тереи. — На что он рассчитывает?

— На то, что своей беззащитностью расшевелит в ней инстинкт заботы, на то, что она, в конце концов, последует за тем, кто больше нуждается в ее помощи. Но он ошибается, потому что при нем мать. Этого довольно, чтобы совесть молчала. Она последует за тем, кто более одинок. Бандит одинок, весь мир против него. Тем выше он будет ценить ее, тем жарче будут их ночные объятия. И пока он жив, пока его не пристрелят, ни один мужчина на свете не будет принадлежать ей так безраздельно.

— А уж мужчина-то он в полном смысле слова, — засмеялся Иштван. — По крайней мере, судя по словам старухи. Не то, что этот отупевший трудяга-вол, супруг законный.

— Неужто любящий и верный супруг всегда так жалок? — профессор приостановился и закурил. — Почему-то он не пробуждает во мне сочувствия.

— Он предал. Причем предал от жадности. Можно представить сотню доводов, чтобы оправдать его, но ни вы, ни я не испытываем к нему симпатии, потому что признаем только честную борьбу и, как и весь мир, терпеть не можем предателей. Он польстился на деньги за голову, как ни говорите, а друга детских лет. Иногда приходится прибегать к услугам Иуды, ему потом платят, но руки не подают и за стол с ним не садятся.

— Так вы хотите убедить меня, что мы оба на стороне этого бандюги? — вознегодовал швед.

— Нет. Просто мы оба не признаем принципа, что цель оправдывает средства. Это действенный принцип, не спорю, но он губит тех, кто его применяет.

— Вам по душе рыцарские жесты, вы верите в поединок между преступником и благородным полицейским, которому приходится рисковать, как в романах Грэхема Грина, — иронизировал профессор, окутавшись облаком табачного дыма. — А хватит ли у вас смелости сказать: «Я никогда никого не предал!»? Не ради денег, не об этом речь, а ради положения, ради того, чтобы не ввязываться в спор, чтобы от вас отстали… Что, вы ни разу не открестились от истины? Я, старый человек, могу себе позволить не лгать. Конечно, в ином смысле, но я не намного лучше этого туземца, которому судьба отплатила, не сходя с места. И это ему большое везение, он в расчете, а вот наши вины еще вопиют о справедливости.

— Терпеть не могу таких разговоров, — вспылил Иштван. — Так любую подлость можно оправдать. Вероятно, я покажусь вам глупцом, но я на стороне этой женщины, она следует зову страсти и сердца, у нее хватает смелости быть самой собой.

— Зову утробы она следует, — швед бросил окурок в траву. — Она мыслит низом живота.

— Она женщина.

На том и кончился разговор среди окутанных парным туманом трав. Из-под ног, стрекоча пунцовыми крылышками, выпархивали крупные кузнечики и, словно сухие стручки, падали, сливались с гущей и там, невидимые, заводили торжествующую песнь.

Над деревьями порозовело, и облака, распростертые в вышине, как тончайший тюль, заиграли красками, тем более яркими, чем ниже опускалось солнце.

— Есть охота, — примирительно сказал, наконец, профессор. — Пора заняться кухонными делами.

— У нас голуби есть, — напомнил санитар.

Когда они опустились на деревенскую улицу, где гурьба полуголой детворы по уши в грязи сооружала запруду, профессор снова включил приемник. Концерт закончился, следом из Нью-Дели пошел выпуск последних известий на английском языке. Иштван с интересом прислушался, дети окружили удивительных чужестранцев, забегая вперед и бесцеремонно заглядывая в лица: и музыка, и этот голос из кармана профессора одинаково изумляли их.

И вдруг в конце выпуска, после сообщений о встрече премьер-министра с делегацией сикхов, требующих автономии, о борьбе с размножившимися тиграми в Северном Вьетнаме и пожаре на судне с хлопком в Калькутте, Иштван услышал новость из Европы, оттесненную на самый конец, сокращенную до одной фразы: «Будапешт. Признав, что в работе службы безопасности имели место злоупотребления, правительство объявило амнистию политическим заключенным; как полагают в осведомленных кругах, освобождению подлежит около четырех тысяч человек». Сами сжались кулаки, узнать бы побольше, услышать хоть какой-нибудь комментарий, но вокруг была Азия, и слушателей занимали азиатские дела, а не то, что творится на другом конце земного шара с крохотной девятимиллионной венгерской нацией.

— Вы слышали? В Венгрии амнистия! Сосредоточенный на своем, профессор не обратил внимания на сообщение. — Я думал, сводку погоды передадут, я новостей не слушаю, — сознался он. — А что это значит?

Как ему объяснить?

Водитель доложил, что договорился насчет кроватей, распаковал постельное белье, развесил москитные сетки; а хозяева по доброй воле ушли к соседям, как и предсказывал профессор.

Санитар взялся за голубей. Перья поддавались без сопротивления, кожица расползалась, пальцы липли к губчатому мясу, как к глине.

— Выбрось, — приказал профессор, — Стухли. Достань консервы и завари чай. А мы сходим к реке, посмотрим, не сошла ли вода.

Улица зароилась людьми, запищали флейты, забухал барабан. Они выглянули наружу. Это несли завернутое в простыню тело полицейского, чтобы сжечь на берегу.

Утро началось неторопливым шествием буйволов, топотом стада, с которого льет жидкая грязь. Детвора перегоняла скот с топких речных разливов на луга.

Иштван брился, выворачивая шею, чтобы разглядеть щеку в зеркальце, от которого било таким ярким светом, словно в нем трепетал сам залог солнечного дня. Вокруг теснилась толпа детворы. Худенькие девочки нянчили пузатых младенцев, усадив младшую родню на бедро, девочки щебетали, как воробышки, гоняли мух, норовивших забраться в открытый рот и широко распахнутые глаза Селяне принесли молоко и творог, принять плату с достоинством отказались.

Река спала, оставив серебристую полосу жидкого ила шириной в полтора десятка метров. Двое подростков, бредя по колено в воде, шестами нащупывали твердое дно, подбадривали друг дружку криками. Их посеченные взмученной рябью отражения скрадывала быстрина.

Втыкая в ил оголенные ветки с султанчиками дрожащей листвы, эти двое обозначали новый брод. За ними оставалась колеблемая потоком аллейка. Выходило, что нужно прямо от берега ехать до середины реки, там свернуть вверх по течению по нанесенной за вчерашний день твердой песчаной отмели, одолеть сотню метров до известнякового порога и по нему выбраться на другой берег. Водитель сам спустился в мутную воду, проверил путь. — Попробую проехать.

Однако профессор предпочел дождаться полудня и велел держать наготове пару волов — вдруг мотор заглохнет. Местные расхватали багаж и перенесли на тот берег, устроив себе из переправы большое развлечение. Тереи доверил мальчугану сверток с одеждой, а сам кинулся вплавь, за ним последовало двое здешних пловцов, они молотили руками по поверхности, но угнаться за иностранцем не смогли. Вода отблескивала желтизной, купанье освежало.

Скользя в жирном, как сало, иле, Иштван выбрался на берег, и оказалось, что у него ноги до колен окрашены в красный цвет. Ругая сам себя, он долго отмывался, но, в конце концов, пришлось согласиться на то, чтобы шестеро индийцев вынесли его на траву. Там они охотно закурили папиросы, которыми он их угостил.

Вся деревня сбежалась поглазеть на переправу, водителя ободрял хор голосов. «Лендмастер» медленно продвигался вперед, окруженный толпой мальчишек, они цеплялись за бортики и от избытка усердия топтались перед самым радиатором, показывая, что дно ровное.

Обошлось без приключений. Пригнанная пара волов оказалась излишней.

— С нынешнего дня буду величать вас капитаном, — сказал Иштван профессору, мостясь на своем месте в машине. — Вы прекрасно смотрелись в автомобиле посреди реки, ни дать, ни взять, как на мостике тонущего корабля.

— Благодарю, обойдется, — проворчал Сальминен. — Вы знаете, к рекам у меня здесь гадливое чувство, они мне до тошноты напоминают нечто кладбищенское. Не всякий труп обычай и скупость велят сжигать.

На том берегу все переменилось, как по волшебству, ехали безо всяких осложнений. Через час навстречу попался обоз тонг, груженных мешками, колеса, сбитые из толстых досок, жалобно скрипели.

— Что везут? — спросил Иштван у санитара.

— Песок. Жулье, хорошо зарабатывают.

Волы, покачивая низко опущенными головами, тяжело вздыхали, возницы покрикивали на них скорее по привычке, чем надеясь, что скотина ускорит шаг.

— Песок из старого русла. Похоронная фирма рассылает его в мешочках набожным эмигрантам, чтобы те могли смешать с ним пепел умерших, прежде чем высыпать в чужие африканские реки. Несколько фирм этим занимаются, — со знанием дела объяснил санитар. — Врут, что песок с Ганга, а всучивают этот. Он белей и красивей. Живым он больше нравится, больше соответствует мечтам, а мертвые рекламаций не предъявят, мертвым все равно.